Кстати, ты знаешь - это она виновата в том, что мы разошлись, и мои дети отца видит двадцать шесть раз в год по 2 часа. Пока халтуры были – все было нормально. Любовь до могильной плиты и тому подобное. А как только кризис наступил, заказов стало меньше, тут то начались приколы. «Если не бросишь этот свой театр и не найдешь нормальную работу я тебя брошу» - это она мне говорит. Сука! Не прошло и недели после той предъяви, как эта, прости Господи, медсестра с девятью классами средней школы и медучилищем за плечами, представила мне какого-то сарацина из Португалии и заявила, что подает на развод.
Мы актеры народ вспыльчивый, вспыхиваем с пол-оборота. Сел на смуглого сверху и рехтую себе. А что мне. Не знаю – откуда у него скальпель взялся, хирург, наверное? Бок до сих пор в плохую погоду ноет. В суде эти двое из меня какого-то изверга сделали. Едва не людоеда со склонностью к педофилии.
Ну, такое ... извини, съехал с темы. Наболело.
Где я остановился? А, так вот: что делать, думаю? Метнулся я с той живостью, горного козлика, чистоту наводить. Первым делом к кровати - застилать. Только обернулся, тут же на месте остолбенел - у меня в доме, на моей же кровати спит мужик зубами к стенке. «Ну, все, - думаю, - вот я и доигрался. По-пьяни привел какого-то гомик. Чем мы занимались ночью страшно даже представить. Остается только надеяться, что он пассивный». Думаю, кто же это, черт возьми, такой? Всех гомиков из театра я знаю. Ни один из них под параметры этого мужика не подходит. Все они лысые, как один. Это у них какой-то фейскод, которого они придерживаются. Зайдешь в наш театр - увидишь лысого, знай - это голубой. Этот же наоборот - шикарная шевелюра. Насыщенный черный цвет, кое-где седые пряди. Почти, как у меня. Сразу видно - ухаживает за волосами.
Ну, раз на то пошло, раз уж мне пришлось стать «не таким как все», то надо знать в лицо представителя мужского пола которого придется называть «любимой», в худшем случае «любимым». Потолкал его в ребра - никакого результата. Перевернуть на спину также не удалось. Думаю, ничего себе! Сколько же это тело весит? И здесь эта туша сама, со страшным грохотом, как мне тогда показалось, шлепнулась спиной о кровать и сплющила мой мозг до размеров пятака. Вся моя жизнь прошла передо мной в секунду. Соленый пот проступил сквозь поры. Там, в скомканной постели вытаращил на меня свои матовые, мертвые глаза ... Я?! Я сам! Мать твою, перераз так! Бледный цвет лица дал мне понять, что я ... умер?! Ну, не я тот который здесь, а тот который второй. Подумать только – мужчина, 43 годика. Можно сказать – в полном расцвете сил. Ему, то есть мне, еще бы жить и жить. Хотя с другой стороны - прекрасный возраст для актера чтобы врезать дуба. Эх, так всегда, лучшие покидают этот мир первыми.
Возьмем, к примеру Высоцкого. Тот до сорока трех вообще не дожил. И ничего. Этого ему вполне хватило, чтобы вписать свое имя в историю. Помнят, любят...
Представляю себе свои похороны: работа прекратилась, все мероприятия, включая представления отменили. Коллеги плачут, несут цветы, венки. Я лежу в гробу на сцене, каждый подходит и целует меня в лоб, даже те, кого я не люблю (т.е. не любил). Затем, выносят меня из театра под громкие аплодисменты и в этот момент, в голову приходит общее понимание - кого они, на самом деле, потеряли. Процессия медленно движется через центр города в направлении кладбища.
- Уважаемые, - будут спрашивать прохожие, - а кого хоронят?
- Это он. - Отвечает неутешные коллеги. - он покинул нас навсегда.
- Он?! Ах, какое горе. - убиваются прохожие. - Он был таким талантливым. А как он играл Гамлета.
И каждый забудет о своих делах чтобы провести своего кумира в последний путь. Процессия все увеличиваться и пока дойдет до кладбища - растянется на километры. Дорожное движение восстановят ближе к вечеру.
Затем памятник гранитный поставят во весь рост, а на театре прикрутят мемориальную доску с надписью: «Здесь творил он». Впоследствии фильм снимут, а Безруков сыграет меня.
Хотел было расплакаться, мысли навеяли тоску, но все мои старания оказались напрасными. Ха! На сцене запросто пускал слезу. Без усилий. О, знаешь, я был мастером слезопускания: слезы радости, частые слезы, мог зайтись плачем, скупые мужские слезы, мог даже плакать по очереди то левым глазом, то правым. А тут вдруг такое. При виде собственного холодного, скорченного трупа - хоть бы слезинка. Единственное, что удалось сделать, то скорчить печальную мину и застонать. Аж самому противно стало.