Он убежал из дома не из-за робинзонства, а потому что не мог более переносить вечной ненависти и грубых попреков истеричной, злющей мачехи. Сначала ему удалось попасть юнгой на большой парусник. Потом он стал стюардом на пассажирском пароходе, затем ковбоем в Техасе, дальше — работал в цирке, был жокеем на скачках, разводил свиней и так далее и так далее. Он изъездил Америку от Канады до Мексике и от Сан-Франциско до Чикаго.
Он знает в совершенстве одиннадцать ручных ремесел и до сих пор не перестает в них упражняться. Теперь он стоит (как говорят в Нью-Йорке) около тридцати тысяч долларов; немного больше. Лет через пятнадцать у него будет их сто. А теперь он задумал вместе с двумя компаньонами открыть экспорт американских лошадей в Старый Свет. Его — знания, компаньонов — деньги. «Но кроме того, я хочу жениться, и непременно на русской девушке. Американки хороши для представительства, как вывеска для мужниных «бюзнес», но в деле они плохие помощницы, избалованы. Ах, это уже не отважные, трудолюбивые спутницы прежних старинных трапперов, суровых культивизаторов Северной Америки!»
Он говорил дальше. Наташа глядела на него, не отрываясь и, от напряженного внимания, слегка полуоткрыв рот. Впервые ей так нравился весь этот мужчина, рослый и загорелый, с двумя глубокими, вертикальными, серьезными морщинами на лбу и с почти детской улыбкой, показывавшей на мгновение все его крепкие зубы, слегка желтоватые, как старая слоновая кость.
Он говорил спокойно и уверенно, не ища и не подбирая слов. Легкий американский акцент едва чувствовался в его речи, не портя ее; руки и короткий, едва уловимый жест умно оживлял порою его слова. И еще заметила Наташа, что иногда широкие ноздри Леонида Герда вдруг раздувались, и в эту секунду глубокий голос его звучал тише и еще глубже, а в коричневых глазах, внутри их, зажигался золотисто-желтый, бегучий огонек.
В общем, этот русский американец, свалившийся на дачу «Ширь», точно с неба, производил простое впечатление большой физической и моральной силы, вместе с упругой выдержкой и редким самообладанием.
В начале десятого часа он поднялся из-за стола и сказал:
— Простите, я сегодня по делам изъездил и избегал весь южный город, очень устал и, с вашего позволения, пойду спать.
Егор Иванович предложил ему для ночлега свободную комнату в мезонине, где отлично можно было постлать постель на диване. Но Герд любезно отказался: — Я с давних пор сплю на открытом воздухе. Такая уже привычка, еще с Техаса. В комнате, даже очень обширной, мне всегда кажется тесно и душно, и я подолгу не могу заснуть. Ты, Егор, обо мне не беспокойся. В моем походном саке имеется превосходная кровать, а если хочешь, даже и небольшой домик с крышей. Главная для меня задача найти такой кусок земли, откуда меня никто не погонит: ни владелец, ни арендатор, ни городской сторож. Есть такая земля — сделай милость.
Землю Богомолов придумал. Шагах в ста от «Шири» был большой запущенный и заброшенный участок Ковалевских. Туда и днем люди избегали заходить, таким он казался нелюдимым и скучным. А посредине его возвышалась полуразрушенная временем, некогда историческая, ныне всем светом забвенная башня. На нее однажды взбирался отчаянной души летчик Птицын и, сойдя вниз, сказал: «Ничего, кроме мусора и лет-т-тучих м-м-мы-шей».
— Вот, эта самая башня мне годится, — сказал Герд. — Проводи меня туда, сделай милость.
Они пошли, за ними увязалась вся семья. Полный месяц стоял на небе. Стрекотали кузнечики. Пахло горько и мило полынью. Просто весело было глядеть, с какой быстротой и ловкостью изготовил Герд свой ночлег. Щелкнул какими-то кнопками, растянул в четыре стороны квадратный кусок тугой парусины, покрыл ее шерстяным одеялом, и у него образовалась прочная, пружинистая кровать.
— А если дождь, — сказал он, — то у меня в запасе непромокаемый брезент.
Все нашли его логовище и удобным, и оригинальным, и практичным, и даже изящным.
— А вы не боитесь тарантулов и скорпионов? У нас их много, — сказала госпожа Богомолова.
— Э, пустяки, — отозвался он. — Кругом меня шерстяная материя. А все эти ядовитые твари ужас как боятся овечьей шерсти. И знаете, почему? Потому что овцы уже в продолжение многих сотен тысяч лет с великим удовольствием их пожирают. Они для овец — как сыр рокфор для француза-лакомки.
Потом все распрощались. Но Герд на минуточку оттянул Богомолова.
— Мне с тобой, Егор, надо кой о чем важном переговорить, — сказал он. — Нет ли здесь поблизости какого-нибудь ресторана, где можно за коктейлем поболтать минут десять — пятнадцать?