То есть время девятый час, купона у нас нет, у Димы собачка по-прежнему не гуляна, я в одном накрашенном глазе. Люся свирепо говорит, мол, ладно, я с собачкой тут сама, но распечатайте купон в конце концов, умные люди.
Жила я на тот момент в центре города, такси ко мне обычно приезжало в течение пяти минут. Но в этот раз, конечно, не было «машин в вашем районе». Пока меланхолично курили с купоном в руках в ожидании такси, Дима уже смиренно говорил, ты знаешь, наверное, в боулинге рухнет крыша. Я попыталась уговорить его отделаться малой кровью – ну, может, просто дорожка сломается? Ну и, допустим, чинителю дорожки прищемит голову задвижкой. А Дима говорит, не, ну это мелко. Жертв маловато. И потом, это ж не нам прищемит, мы-то только насладимся кровавым зрелищем. Крыша, крыша!
Потом мы еще отправляли Диму в магазин, а сами пошли в боулинг, вспомнили, что купон у Димы, стали звонить Диме, оказалось, димин телефон у Люси, стали звонить Люсе, оказалось, купон у меня. А мы уже ничему и не удивлялись, потому что все нормально, а у кого-то бывает по-другому, да?
Странно, но крыша боулинг-центра все еще на месте, дорожка ломалась не чаще обычного, официантка хамила традиционно, пиво было теплым ожидаемо. Зато в боулинг я всех обыграла (демонически хохочет). И нет, кривые там дорожки, а не руки у нас, инфа 100%.
Под конец Люся сказала с жадным блеском в глазах, мол, надо еще купонов взять. Ага, говорю, всем их сразу распечатать по две штуки и носить в кошельке у сердца. Во избежание.
Комментарии за кадром
БАСЯ (назидательно): А я всегда говорила, весь этот ваш активный отдых до добра не доводит!
ТИША (выражая глазами невыразимую скорбь и незаслуженную обиду): Ты катала шарики без меня?! Ехидна ты, а не хозяйка!
О русских женщинах и русском мате
Хорошие девочки, между прочим, тоже матерятся. Просто они это делают в основном в компании других хороших девочек.
Вот моя подружка Дашка, например. В мужском каком-нибудь обществе она вся такая блондинка и в образе, вся такая томная, и либо молча загадочно курит, либо рассказывает о теме самоубийства в творчестве Эмиля Дюркгейма и о поздних экзистенциалистах. Еще небрежно дергает плечиком и пачками складывает мужчин в свой ридикюль. Жертвам ее несть числа. Зато когда никого на горизонте нет, а есть только мы с Люсей, Дашка становится, наоборот, шумная, веселая, трещит без умолку и матерится, как сапожник. И вот тогда-то, на мой взгляд, в нее бы стоило влюбляться, ибо она тогда – сама непосредственность.
А вообще-то все мы, нынешние, по-настоящему материться не умеем. Без выдумки мы это делаем. Русский мат – это, на самом деле, отдельный вид искусства. Я в этом убеждалась пару раз, встречая истинных художников мата, хранителей уходящих традиций.
Однажды я жила на квартире в центре Ростова. Там был один из тех старых двориков, в которые заходишь и изумляешься, что город – он совсем рядом, и что кругом – две тыщи какой-то там год. Потому что в этом дворике всегда тихо и чисто, по всем балконам развешаны застиранные простыни и голубые старушечьи панталоны размером с парус, а под ногами шныряют бесчисленные раскормленные кошки. За отсутствием скамеек во дворе лежали уголком бревнышки, а за отсутствием урны стоял алюминиевый тазик. Зато там была восхитительная и неподражаемая – тетя Таня.
Из молодежи в доме были только мы с сестрой и ее мужем да еще наша соседка напротив – девчонка из ПТУ. Тетя Таня, правда, к молодежи относила еще жившего в подвальной каморке сорокалетнего Алика – спившегося художника из породы интеллигентных алкоголиков, которые всегда бескорыстно помогут женщине донести сумку на четвертый этаж и никогда не выругаются в ее присутствии.
Тетя Таня была грозой и ужасом всего дома. Сколько помню, она всегда сидела на бревнышке во дворе с неизменной «примой» в зубах. Сложно сказать, сколько ей было лет. Она казалась предвечной. Она грозно поблескивала очками из-под шапки-ушанки и следила за порядком во дворе. Вне зависимости от времени года на ней всегда были ватник, рабочие какие-то штаны и шапка-ушанка. Летом она время от времени снимала ушанку, чтобы вытереть пот на лбу, и тогда становилось видно, что она абсолютно лысая.
Материться тетя Таня умела исключительно. За ней хотелось ходить с диктофоном и записывать, записывать… она была в своем роде поэтом. Она выписывала такие лексические конструкции, в них фигурировали не только те самые пресловутые органы и механическое их взаимодействие, о нет! В речах тети Тани сношались разнообразно инопланетяне, мифические животные, какие-то механизмы и вовсе уж невнятного назначения предметы и даже отвлеченные абстрактные понятия. И делали они это в самых немыслимых и трудновообразимых сочетаниях, позициях и ситуациях. С огоньком, в общем, сношались.