Выбрать главу

Горе было тому, кто осмеливался вызвать тети Танин гнев! Будь то сосед, выбросивший конфетную обертку из окна; ухажеры пэтэушной девочки, шумящие в подъезде; внезапно подскочившие цены; Рыжий Кот, нахально домогавшийся к новенькой кошечке (“ить ще малАя совсем!”); муж моей сестры, слишком лихо во дворе разворачивавшийся на своей «девятке» (“шшуммахер, тудыть его за третью ногу через дверцу!”)…

Тетя Таня никому не давала спуску. Под ее неусыпным контролем во дворе всегда был идеальный и безупречный порядок, не было нигде ни соринки, не собирались у нас вечерами маргиналы с пивом и гитарами, не заходили алкаши по нужде. Самолично тетя Таня водрузила во дворе тазик-пепельницу, и самолично же периодически его вытряхивала, и бдила зорко, дабы мимо тазика окурка никакого не случилось. Пэтэушных ухажеров, норовивших бросать окурки и бутылки где попало, она гоняла в шею, и – малюсенькая, в ушанке! – перекрикивала всю толпу, морально их давила в лужицу и небрежно косточки ухажерские сплевывала.

А нас троих тетя Таня одобряла, считала нас «правильной молодежью», несмотря на Петькино на «девятке» лихачество. Нам дозволялось даже засиживаться во дворе заполночь и пить пиво. Думаю, все потому, что мы-то насчет тазика в курсе были. Ну и потому еще, что кошка у нас была. К кошкам тетя Таня питала слабость, кормила их во дворе и привечала всячески. При этом ухитрялась каждому захожему коту моментально объяснить правила поведения в этом дворе, так что все звери вели себя исключительно благовоспитанно. Тети Танина харизма промаху не знала.

Я однажды, давным-давно уже не живя в этом доме, проходила мимо и зачем-то – просто так – зашла во двор. И тетя Таня сидела, конечно, на прежнем месте. И узнала меня мгновенно, будто я вышла только что, и расспрашивала ласково. «Как кошечка ваша? Ну а сестра что? А Шумахер ваш – все лихачит? Ну дай бог, дай бог…». Мне кажется теперь, что сколько бы лет ни прошло, зайди я в тот двор, я увижу тетю Таню все на том же бревнышке, в ушанке своеобычной, с тою же «примой» в зубах – и десяток кошек у ее ног.

Забавно, пару лет спустя я снова жила на той же самой улице Соколова, чуть ли не в соседнем доме, и там тоже была своя отдельная тетя Таня – матерщинница. Эта тетя Таня, правда, была совсем в другом роде. Она была много моложе, отличалась непомерным ростом, дородна была и статна, как дородны и статны бывают только русские женщины, торгующие на рынке в продуктовых павильонах.

Мы снимали комнату в коммуналке – я и моя подруга-сокурсница Анюта. В коммуналке – три комнаты: одна наша, другую занимал наш квартирный хозяин, весьма невнятный молодой человек, лишенный напрочь определенного какого-то характера или характеристик, а вот в третьей комнате как раз обитала она – тетя Таня, особа, напротив, весьма харАктерная. Она была из тех, кто ухитряется собою, голосом, эмоциями, щедрым телом заполнить любое пространство без остатка. Дочку свою, приходившую иногда в гости пьяной в стельку, тетя Таня не без оснований, кажется, именовала нежно «б…дищей куцехвостой». Вообще она материлась без всяческих изысков, оперируя понятным и всякому близким. Но в речи эти вкладывала столько энергии, столько мощи и широты роскошной своей натуры, что сотрясались стены старой коммуналки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она вообще была – сотрясательница. Тяжчей всего нам с Анютой приходилось, когда тетя Таня принимала душ, потому что наша комната от душевой отделена была лишь тонкой стенкой. Тетя Таня в душе пела. В ней умерла большая оперная дива – умерла, не родившись, ибо на ухо тете Тане таки наступил кто-то тяжелый и чуждый изящных искусств. Но пела она с огромным воодушевлением, и сотрясала, повторюсь, сотрясала… А потом, намытая, умиротворенная и в полное согласие пришедшая с миром замотанная в полотенце размером с Америку тетя Таня порой воздвигалась у нас в дверях. Осматривала комнату придирчиво две-три секунды, потом вздыхала с удовлетворением, провозглашала трубно: «Эх, хорошие вы девки! А то у этого недотыкомки и квартиранты вечно какие-то дикие. Молодцы девки!» – и, не вдаваясь более в подробности относительно «диких квартирантов», уплывала в темные глубины коридора.