Рой Лихтенштейн, американец, родился в 1923 г. «Спящая девушка», 1964, масло и магна на холсте.
Десятилетняя Сара стоит напротив холста, руки свободно висят по бокам. В отличие от зала кубистов, где она скрещивала руки, Лихтенштейна она пропускает внутрь себя. Она чувствует эту спящую девушку. Я встаю рядом, в такую же позу. Ноги на ширине плеч, руки по бокам, дыхание ровное, как будто я занимаюсь чем-то типа музейного тай-чи. Я тоже пытаюсь пропустить спящую девушку внутрь. Я смотрю на ее нахмуренные во сне брови и чувствую, как ей больно во сне. Чувствую, как что-то в ее жизни остается незавершенным. Чувствую, что она несчастна.
С минуту я молча смотрю на нее и вижу, что десятилетняя Сара плачет. Это мамина музейная привычка. Каждый раз, когда мы следовали папиному завету – остановиться и найти в себе тишину, – мама находила какую-нибудь одну картину, которая вызывала в ней тихие слезы. Это был священный ритуал. Слезы беззвучно сбегали по ее щекам, пока она смотрела на картину, а потом мы шли дальше, смотрели на другие картины. Папа никогда не плакал, но, мне кажется, ему хотелось.
Я перевожу взгляд обратно на спящую девушку. Я вижу красоту точек, простоту цвета, и мне хочется плакать, но я будто вся онемела. Десятилетняя Сара делает шаг вперед, оказываясь почти нос к носу с девушкой Лихтенштейна, и к нам направляется охранник. Я оставляю свои попытки расплакаться, поднимаю голову и улыбаюсь. Мы одновременно говорим десятилетней Саре отойти от картины. Она отходит.
– Сорок пять миллионов долларов, – говорит охранник.
– За это? – уточняет десятилетняя Сара.
– Ага.
– Это же просто точки, – отвечает она. Я молчу.
– Точки Лихтенштейна, – говорит охранник. – Сорок пять миллионов долларов.
Я недолго думаю об этом. Сорок пять миллионов. Это как в лотерею выиграть.
Десятилетняя Сара вытирает кулачками слезы и качает головой:
– Даже я могу нарисовать кучу точек.
Охранник говорит:
– Ты не первая, кто это говорил, можешь быть уверена.
Я не знаю точно, что она имела в виду, но рада, что она это сказала. И правда ведь – точки. А на сорок пять миллионов долларов можно накормить многих людей или создать приют для женщин или для сирот. А в чем толк от покупки скопления точек?
Я хочу зайти в зал Твомбли, но десятилетняя Сара говорит, что ненавидит его. «Там одни каракули», – говорит она. Я пытаюсь было возразить, но знаю, куда она направляется, и следую за ней. Мы идем к коллекции доспехов. В Художественном музее Филадельфии самые крутые доспехи. Тут не нужно думать об оригинальности. Доспехи – это не про оригинальность. Даже у некоторых животных есть доспехи – они с ними рождаются.
Десятилетняя Сара довольна. Никаких скрещенных рук, слез, слов про то, какая я зануда. Сейчас мы возле саксонских доспехов под названием «Броня для ристалища», со странным шипом на грудном доспехе. Это мои любимые доспехи еще с тех пор, когда я даже не доросла до того, чтобы стать десятилетней Сарой. Сначала я ничего про них не поняла. Потом, когда мы вернулись домой, я зашла в интернет узнать, что такое ристалище. Оказалось, что это площадь для конной схватки на турнире – эти доспехи были для турниров, – когда двое рыцарей скакали друг другу навстречу с копьями наперевес, пытаясь сбить противника с лошади. Шип на доспехе был для того, чтобы лучше удержать щит на уязвимой стороне рыцаря. Мы останавливаемся и несколько минут смотрим на доспехи. Я читаю описание, как читала уже сто раз до этого. География: сделано в Саксонии, Германия, Европа. Дата: около 1575. Материал: сталь, кожа (реставрировано), текстиль.
Десятилетняя Сара поворачивается ко мне и говорит:
– Ты помнишь ссору в Мехико?
– Наверное.
– Помнишь, что сказал мне Брюс? В ресторане?
– Не очень.
– Он правда до сих пор не вернулся? – спрашивает она.
Сейчас мы разговариваем, глядя на рыцарские доспехи. Я вдруг понимаю, что моя жизнь так примерно и ощущается. «Броня для ристалища».