Кто-то бегает и боится, что его партнёрша по сексу (невеста, жена – нужное подчеркнуть) залетит. А у меня вот всё наоборот: я об этом не просто влажно мечтал. У меня буквально крышу сносило – так я мечтал об этом. До трясучки. Может, именно поэтому озвучил это вслух в виде очередной лжи, когда пытался уломать Киру Михайловну.
– Эх, наломаете дров, – сурово поджимала она губы, качала головой, а в глазах – я уже это видел – светились цифры в долларах. Кажется, я назвал слишком смелую цифру, а ей это понравилось.
Плевать. У меня были такие деньги. И я готов был их вывалить, лишь бы наконец-то поймать эту бегунью за собственной тенью.
К чести Киры Михайловны, она звонила и звонила, но абонент не абонент – Машка ж сменила номер, бедная моя и несчастная девочка. Бедный мой трусливый зайчик.
– Я хочу сделать сюрприз. Станьте моей путеводной звездой, лучом к нашему с Машей счастью, – нёс я ахинею так убедительно и вдохновенно, что в какой-то момент подозрительность и осторожность хозяйки квартиры дала трещину.
Она дрогнула. А может, ей деньги нужны были – кто знает? Но Кира Михайловна ещё долго ломалась, проверила мои документы вдоль и поперёк. Задавала вопросы, как на допросе, а я ей отвечал без запинки, как самый занудный отличник.
Я смотрел на неё честными глазами влюблённого идиота (что недалеко от истины, как ни крути). Когда я хочу, умею быть очень убедительным.
23
В конце концов, мы ударили по рукам. Я внёс залог. Получил дубликат ключей от квартиры, проехался с хозяйкой до пункта назначения – да-да, она лично меня сопровождала, лично открывала дверь и лично прошлась по лофту, сканируя что-то одной ей понятное.
После посещения ванной комнаты она внезапно хмыкнула и даже улыбнулась. Затем махнула рукой, пожелала удачи и наконец-то оставила меня в покое. А я, дождавшись, когда за ней закрылась входная дверь, расслабился и позволил себе неприлично подпрыгнуть козлом вверх в попытке дотянуться «до неба».
Рукой до потолка я не достал – слишком высоко. Но это ничуть не испортило настроения: я своего добился. Оставалось лишь дождаться, когда в эту уже почти мою квартиру явится Машка. Я был уверен: и её смогу уломать. Во мне росло и ширилось чувство, что я буквально всемогущ.
Но Машка – такая Машка… Металась, пыхтела, возмущалась, ругалась.
Я её понимал. Влез без спроса на её территорию. Она меня пока понимать не желала: это был мой способ хоть как-то упорядочить её личное броуновское движение.
Нет, я её не осуждал и даже не злился. Слишком много недосказанного между нами. И – что уж – я не очень-то хорошо смотрелся в её глазах.
Я не мог хранить верность Машке все эти годы, что пролегли между нами. Да и она – уверен – не сидела возле окна, не ткала ковёр и не ждала меня, как верная Пенелопа. Я её за это не осуждал.
Но меня до сих пор триггерил её побег. И подспудно я понимал: она это сделала не просто так. Не потому что ей что-то в голову сбрело. А что конкретно случилось, я собирался в ближайшее время выяснить.
Не всё сразу. Постепенно. Может, как раз микродозы информации будут менее болезненными, позволят нам заново притереться друг к другу.
А пока это будет происходить, я надеялся привязать Машку к себе намертво.
Я ощущал к ней нежность и ещё кучу всяких эмоций. И горечь – тоже. Я помнил, что пришлось ей пережить в детстве. Такое бесследно не проходит. А поэтому хотел побыть немного хрустальных дел мастером. Беречь. Ватой обкладывать. Отогревать. Сделать что-нибудь такое, чтобы она не металась, не смотрела на меня, выпуская колючки.
У меня не было опыта. Но я рос в семье, где нас любили. Оберегали. Понимали. У меня было всё то, чем Машу обделили. И, наверное, я умею, просто никогда не задумывался об этом. А если и нет, хотел научиться.
Может, поэтому я отступил. Не стал настаивать на разговорах. Не хотел ломать её ещё больше. У неё и так стресс из-за моего вторжения.
Да. Ей двадцать пять. Уже не подросток. Но жило в ней что-то ещё с тех времён – хрупкое, ранимое, болючее. И в двадцать пять она оставалась для меня девочкой, которую хотелось защитить и спрятать от всего мира.