Второй прихлебатель был из семьи конезаводчиков, пусть и дальше лошадкам хвосты крутит. А вот сам бибизян…
– Ты зачем его так унизил? – Старший был раздражен, еще бы, все шишки от директора гимназии посыпались на него.
– Он сказал, что он мой папа.
– Что? – от удивления глаза у Старшего полезли из орбит.
Я пояснил, что я имел в виду.
– А, ну тогда ладно. Только вот ты засветился со своими умениями. Еще один прокол. Даже на камере некоторые кадры смазаны.
– Ну подумаешь, – пожал плечами я. – Каждый может защищаться в меру умений. Можно отбрехаться, что я рукопашкой занимался.
– Ну-ну, – усмехнулся папа.
Пострадавший в задницу оказался сыном колбасного короля, поставщика двора Его Императорского Величества. Интересно, нажалуется при дворе или нет? Ну если нажалуется – его проблемы, весь Петербург будет ржать, как сына колбасника отымели дубинкой. Так что скорее всего промолчит и затаит хамство на будущее. Ох уж мой отличный талант, отточенный до небывалого мастерства, наживать себе врагов!
– А подача была Паленого, тьфу, Потоцкого. Какого хрена он вообще в этой гимназии делает?
– Да проверял уже, – вздохнул папА. – Голицын его на правах своего воспитанника туда устроил. Так что остается утереться и ограничиться наблюдением. Ты больше постарайся не нарываться, а эту проблему я решу.
Поскольку Старший на мгновение ощерился, а глаза блеснули угольками, как мне показалось, я понял, что он имеет в виду под решением проблемы. Я аж поежился – не хотелось бы быть ей. А вот с мелким гаденышем Потоцким придется, видимо, решать проблему мне. Хоть бы Лизка его расфрендила, что ли…
Так что особых последствий для меня пока не возникло. Пока я сидел неделю дома, отлученный от посещения школы, опущенного дубинкой перевели из гимназии от греха подальше – к нему прилипло прозвище «очкозавр», и над его унижением ржали все, кому ни лень, несмотря на попытки скрыть происшествие. Шила в мешке не утаишь, как и дубинку в… ну ладно. Двоим подельникам влепили «неуд» по поведению и обязали посещать гестаповца, то есть местного школьного психолога и завуча по совместительству.
А я приобрел репутацию отмороженного. На мое появление через неделю одноклассники реагировали шараханьем от меня подальше, ни одной шутки или подколки. Впрочем, может это и не принято в их среде? Я толком и не знал, ну не ходил я никогда до этого в мажорскую школу, да и не было их в мои времена, в голодные девяностые-то. Сброда всякого хватало, от гопников до младших братьев убывавших естественной убылью братил в малиновых пиджаках, моя родная школа была хулиганской и постоянно гремела в местных криминальных новостях – разборки, угоны, кражи со взломом, грабеж… До девятого класса добрались не все – примерно одна треть села по малолетке, кто-то сторчался от бутирата или клея, пара откинула коньки по дури от падения с высоты или катания на колбасе трамвая, в общем этих можно внести в список небоевых потерь. Как-то это время мне удалось пережить без потерь и залетов.
Иногда издали я видел знакомую паленую рожу. Пригрели Голицыны змею на груди, ох пригрели! Ну ничего, им это аукнется рано или поздно.
А вот в семье пока аукалось мне. Мама моего реципиента так и не признала во мне сына, и даже не пыталась сделать это хотя бы для видимости. Все попытки Старшего хоть что-то наладить лишь только ухудшали ситуацию. Последней каплей был устроенный им совместный семейный обед, как раз перед началом моего учебного года.
Когда мы втроем собрались за столом, все погрузились в неловкое молчание.
– Ну и как у тебя подготовка к учебному году? – натянуто спросил он.
– Отлично, – я скрежетнул ножом по тарелке, разрезая бифштекс. Скрип вышел такой, что я аж поморщился – один из самых неприятных звуков, превосходит по противности плач младенца и звук соседского перфоратора. – Я готов.
И в самом деле я был готов. После приключений, выпавших на мою долю за это время и теперь уже засекреченных, не могущих послужить основой для сочинения «Как я провел лето», я уже был готов ко всему. А что писать? Про подготовку у Козьмы? Про покушения? Про операцию по ликвидации террористов? Ну уж нет, увольте. Мои учителя и контрразведка не поймет.
Я поднял взгляд от тарелки на графиню, и встретился с ней глазами. И такой заряд ненависти и огонек безумия был в ее взгляде, что как говорится, у меня встала дыбом шерсть. Я словно заглянул в бездну.