Когда Квентин постучал в дверь, у Эвелин сердце едва не выпрыгнуло из груди. Ей было так стыдно, что она не смогла взглянуть ему в глаза. Она же так горячо защищала Конни, когда Квентин предположил, что ребенок не от Талберта.
Конни, как ты могла? Эвелин умирала со стыда.
Она понимала, что сказать ему правду о ребенке все равно надо. Разве Конни сама этого не понимает? Но Конни только предостерегающе посмотрела на кузину.
— Помни, ты обещала, — прошептала она.
— Привет, — спокойно сказал Квентин и захлопнул за собой дверь. — Как ты себя чувствуешь?
— Ужасно, — мрачно ответила Конни. — Доктор сказал, что мне придется лежать дня два.
Квентин кивнул.
— Но это просто на всякий случай. Доктор Фергюсон только что звонил и сказал, что тебе не о чем волноваться. Даже если роды начнутся прямо сейчас, ребенок достаточно развит, чтобы родиться здоровым. — Он улыбнулся. — Конечно, доктор не думает, что роды начнутся так рано, но все равно, это успокаивает, верно?
У него был бодрый тон человека, который пришел навестить больного. Эвелин вдруг пришло в голову, что она никогда не видела, чтобы Квентин держался с Конни по-другому. И неважно, плакала та или злилась. Он всегда говорил с ней, как с капризным ребенком.
Вдруг она вспомнила о бриллианте. Его отношение доказывает, что кольцо было куплено не для Конни. А что, если для нее? Что, если Конни завтра выйдет с этим кольцом, сверкающим на пальце? Нет. Это невозможно.
Эвелин решила, что должна заставить Конни открыть ему правду. Нужно прекратить эту бессовестную ложь. У них осталась неделя или две на то, чтобы рассказать Квентину правду. А если Конни не захочет…
Что ж, несмотря на данное обещание, Эвелин все скажет сама.
В ту ночь Эвелин проспала часа три и проснулась от навязчивого кошмара. Она села в постели. Так как Конни все время жаловалась на холод, Квентин включил отопление на полную мощь. У Эвелин даже волосы стали влажными. Она накинула халат и открыла дверь на балкон.
В комнате стало свежее. Голова немного прояснилась. Вечером Эвелин много размышляла и пришла к выводу, что не стоит ждать неделю, чтобы сказать Квентину правду. Она все скажет ему завтра, как только Дженнифер уедет. Младшую сестру вмешивать незачем.
Нет, не завтра, поправила себя Эвелин. Уже сегодня.
Она вдруг подумала, что ей будет трудно уехать отсюда, но ничего не поделаешь. Когда Квентин узнает правду, он не захочет больше видеть ни Конни, ни ее родственников.
Эвелин сделала глубокий вдох. Пусть ей теперь тяжело, она переживет это. И Конни тоже. В доме Эвелин хватит места всем. А потом, когда Конни сможет работать, они попытаются возместить Квентину все расходы.
Хотя на это понадобится немало времени. Она вспомнила бесчисленные тряпки, которые Конни с такой жадностью накупала.
Конни, как ты могла? — сгорая со стыда, думала Эвелин. Как ты могла радоваться краденым благам?
Так или иначе, но они справятся. Они же семья. Самое страшное не это. Хуже всего то, что, когда Квентин узнает жестокую правду, он еще раз потеряет брата. И на этот раз навсегда, так как он уже не возродится в ребенке. Это страшная потеря.
Эвелин вышла на балкон и посмотрела на залитые лунным светом деревья. У нее на глаза навернулись слезы. Она не должна думать об очередной утрате Квентина, не должна думать о том, что он возненавидит ее. Ведь это его трагедия, не ее.
— Талберт! Подожди! — громом прозвучал в ночи возглас Квентина. Затем послышался сдавленный стон.
Их балконы разделяла лишь дверца перегородки. Она могла бы оказаться у него через несколько секунд. Но Эвелин была не в силах пошевелиться. Они оба страдают, но каждый по-своему. Квентина мучают ночные кошмары, а у нее нет права даже попытаться успокоить его.
Но вдруг дверь на его балкон распахнулась, и из комнаты в одних пижамных брюках вышел Квентин. Подойдя к перилам, он остановился, уронив голову на грудь.
Пораженная Эвелин думала только о том, что он может простудиться. Но он, похоже, не замечал холода. Его влажная от пота кожа поблескивала в свете луны, мускулы напряглись.
Эвелин сжала кулаки. Ей страшно хотелось пригладить его растрепавшиеся волосы и помассировать напряженные мускулы. Но ведь у нее нет на это права… Постепенно дыхание Квентина стало ровнее. Усилием воли он, по-видимому, взял себя в руки. Пригладив волосы, он поднял голову и тут краем глаза заметил Эвелин. Он замер, затем удивленно повернулся к ней, точно увидел призрак.
Она молча смотрела на него, не в силах произнести ни слова.
— Эвелин. — Он подошел к ней почти вплотную. — Что вы тут делаете?
— Я не могла заснуть, — ответила она, восхищаясь очертаниями его тела в лунном свете.
— Я тоже. — Его голос звучал без всякого выражения, словно он пытался скрыть правду за напускным безразличием.
Эвелин поняла, что настала ее очередь. Она должна вежливо извиниться и уйти к себе. Но она не могла оставить его, тем более зная, что ждет их завтра.
— Я понимаю, — выпалила она, — вам приснился кошмарный сон. Я слышала, как вы кричали.
Квентин замер.
— Простите, если разбудил вас, — сказал он. Квентин не из тех, кому нужны свидетели в горе, поняла Эвелин. Он шагнул назад, словно пытаясь увеличить расстояние между ними. Но ведь у них слишком много общего. Они стоят ночью здесь, обоих мучают тревоги, которые не дают уснуть…
Разве могла Эвелин разыгрывать вежливость и отчуждение, когда от одного его взгляда все ее тело заныло, а в мозгу возникли картины вчерашнего вечера?
— Мне не следовало предлагать вам комнату по соседству с моей, — монотонно произнес он. — Завтра я попрошу Марту перенести ваши вещи в другую.
— Я не хочу этого, — ответила Эвелин, уже не притворяясь равнодушной. — Я хочу вам помочь.
Сначала он удивленно посмотрел на нее, не вполне понимая о чем речь. Затем рассмеялся.
— Помочь? Вы очень милая и наивная, Эвелин. Но здесь ничем не поможешь.
Его голос звучал холодно, но Эвелин все равно чувствовала, что нужна ему. У него такой вид, точно он не спал целую вечность.
— Почему я не могу вам помочь? — спросила она, протягивая к нему руку. — Может, я могу попытаться?
Квентин сердито сверкнул глазами и выругался.
— И как вы собираетесь мне помогать? Повернете время вспять? Дадите мне еще один шанс наладить отношения с братом? Вы умеете воскрешать мертвых? — Каждое его слово было подобно стреле, которая глубоко вонзалась в самые болезненные места. — Не можете, так что нечего болтать попусту.
Его гнев не испугал ее. Она слышала в его голосе только боль.
— Нет, — сказала она и положила руку на его напряженные пальцы, сжимавшие перила. — Конечно, не могу. Но я умею слушать. И мне это небезразлично.
— Что слушать? Крики по ночам? — Его глаза казались совсем темными. — Хотел бы я, чтобы вы никогда этого не слышали.
— Но почему? — спросила Эвелин, погладив его дрожащие пальцы. — Вам нечего стыдиться. Вы просто позвали брата по имени. Вот и все.
— Да? — Его гнев, кажется, начал утихать. — Это правда?
— А сами вы не помните?
Квентин медленно покачал головой.
— Нет. Я никогда не помню, что говорю или делаю во сне. Просто просыпаюсь от звука собственного голоса.
— А сны вы помните?
Со вздохом он опустил подбородок на перила балкона.
— Да. — Он закрыл глаза. — Всегда.
— Расскажите, — попросила Эвелин и провела рукой по его темным волосам. — Расскажите мне свои сны.
— Нет, — прошептал он, и его щека дернулась. — Не могу.
Ее рука не могла остановиться лишь на его волосах. Своенравные пальцы повторяли очертания лба, щек, подбородка этого красивого лица, мужественность которого подчеркивала даже боль в глазах.
Когда ее палец коснулся его губ, Квентин преобразился в одно мгновение. Он посмотрел на Эвелин, и его глаза уже не были такими темными. В них сверкали серебристые отблески луны.
— Нет, — уже другим голосом повторил он. — Я не хочу говорить о снах.