Я сверлю его взглядом:
– Господи, Уокер.
Он расплывается в самодовольной ухмылке, раскинув руки по спинке дивана:
– Со мной такое чаще случается, чем ты думаешь.
Я швыряю в него подушку. Он ловит ее на лету и смеется, так, что трясется весь, до кончиков пальцев. И вот честно… он такой обаятельный, что хочется орать.
Минут десять мы спорим, кидаемся подушками, я грожу уйти, если он не начнет вести себя серьезно, и вот, наконец, мы начинаем писать.
И, к моему удивлению, у нас получается.
Прям по-настоящему. Охрененно.
Началось все с шутки, такое легкое перетягивание каната про то, какие мы оба упрямые и как, по-хорошему, давно уже должны были разобраться, что между нами.
Но в какой-то момент все меняется. Слова приходят сами. Мелодия ложится как надо. И когда мы, наконец, проигрываем ее от начала до конца, в комнате становится слишком тихо. Долгие секунды, ни звука.
Я бросаю взгляд на Уокера, он смотрит на меня с выражением, которое не могу прочитать.
Я сглатываю.
– Ну?
Он качает головой, и в его взгляде вспыхивает изумление.
– Черт, Рыжая.
Я выдыхаю, сердце колотится сильнее, чем должно.
– Крутая, да?
Он медленно кивает.
– Ага.
Я облизываю губы, внезапно чувствуя себя до неприличия открытой.
– Хочешь сыграть еще раз?
Взгляд Уокера опускается на мой рот. И я мгновенно понимаю, насколько плохо сформулировала. Он ухмыляется, медленно, с таким видом, будто уже знает, куда все идет.
– У меня есть идея получше.
Я даже не успеваю осознать, что происходит, он уже отложил гитару и потянул меня к себе, усадив прямо к себе на колени.
Все происходит слишком быстро. Еще секунду назад я была сосредоточенной, собранной, вся из себя профессионал, просто пыталась написать чертову песню. А потом губы Уокера накрывают мои, глубокий, медленный, возмутительно несправедливый поцелуй. Его руки крепко сжимают мою талию, а большой палец скользит под край футболки, задевая обнаженную кожу.
И вот тогда я понимаю, что сегодня мы больше ничего не напишем.
Из груди вырывается тихий, сбивчивый звук, и этого достаточно. Он стонет мне в губы, а в следующий миг переворачивает нас, прижимая меня к дивану своим телом.
Его ладони с обеих сторон от моего лица, держит так, будто я могу разбиться.
– Ты сводишь меня с ума, знаешь об этом? – бормочет он хрипло.
Я улыбаюсь, губами касаясь его.
– Взаимно.
Его губы скользят по моей шее, и да… сегодня мы точно уже ничего не напишем.
Я устраиваюсь поудобнее в его объятиях, провожу пальцами по груди, чувствуя, как под ладонью ритмично бьется его сердце.
Запрокидываю голову, ловлю его взгляд, такой теплый, открытый, без всяких масок. Утренний свет окрашивает его черты мягким золотом.
– А ты вообще думаешь о будущем, Уокер? – шепчу я едва слышно.
Он поднимает руку, заправляет прядь волос за ухо. Его большой палец замирает у моей челюсти, потом начинает медленно рисовать круги, будто запоминает каждый миллиметр.
Голос – низкий, с хрипотцой, и в нем что-то такое… настоящее:
– А ты и есть мое будущее. Навеки моя.
Я резко выдыхаю, потому что вот оно. Все. Он наклоняется и целует меня, медленно, уверенно, с такой нежностью, от которой хочется плакать.
И я понимаю, что да. Навеки его.
Эпилог
Уокер
Шесть месяцев спустя.
Амбар пахнет свежим сеном и кожей седла. Сквозь распахнутые ворота льется позднее солнце, окрашивая все вокруг в золотистый свет. Идеально. А мне сегодня нужно, чтобы все было именно так – идеально.
Шторми и Максимус уже оседланы, лениво помахивают хвостами, дергают ушами и следят за тем, как я расхаживаю взад-вперед, словно через секунду окончательно слечу с катушек.
Винни бросает на меня взгляд:
– Твоя девочка вернется позже, сама тебя выгуляет. Прости, малышка.
Вайолет должна прийти с минуты на минуту. Я провожу ладонью по шее Максимуса и вполголоса бормочу, почти себе под нос:
– Как думаешь, она скажет «да»?
Максимус моргает в ответ.
Шторми фыркает. Я бросаю взгляд на часы. Ровно четыре. И прямо по расписанию, шаги по земле и знакомый до дрожи голос женщины, которую я люблю.
– Ну что, Ашер, – окликает Вайолет, заходя в амбар. Рыжие волосы пылают в солнечном свете, в глазах – тепло и нежность. – Поедем прокатимся?
Она выглядит... черт, просто сногсшибательно. Ботинки, джинсы, та самая зеленая фланелевая рубашка, которую я обожаю на ней, и эта озорная улыбка, от которой у меня мгновенно перехватывает дыхание.
Вот она – та самая. Моя женщина. Моя любовь. Моя жизнь.
Я цепляюсь большими пальцами за петли джинсов, пытаясь казаться спокойным, хотя сердце лупит, будто пытается вырваться наружу.
– Подумал, что можем прокатиться, – говорю я. – Ты и я.
Она бросает взгляд на уже оседланных лошадей.
– Внезапная прогулка верхом?
Я пожимаю плечами:
– А что, есть проблема?
Она прищуривается:
– Ты что-то задумал.
Я ухмыляюсь:
– Просто сядь на лошадь, Рыжая.
Она подходит ближе, и Шторми нежно тычется ей в плечо. Вайолет проводит ладонью по шее кобылы, и у меня сжимается в груди.
Потому что вот это, прямо сейчас? Видеть ее с лошадью, частью этой жизни, частью моей жизни, это именно то, чего я всегда хотел.
Я прокашливаюсь:
– Ты идешь или как?
Она закатывает глаза, но улыбается, бросая напоследок подозрительный взгляд в мою сторону, и взлетает в седло Шторми. Я тоже запрыгиваю на Максимуса. И мы едем. Только я и она.
Мы выезжаем из амбара плечом к плечу, и воздух наполняется размеренным стуком копыт по утоптанной земле. Тишина. Та самая, особенная, которую можно найти только здесь, под раскинувшимся над нами небом Вайоминга. Теплый ветер касается кожи, и все вокруг будто исчезает – остаемся только мы.
Вайолет наклоняется вперед, поправляет поводья.
– Ладно, признаю. Это… классно.
Я усмехаюсь:
– А ты что думала, я заманил тебя сюда, чтобы скормить койотам?
Она пожимает плечами и криво улыбается:
– А вдруг.
Я смеюсь и подгоняю Максимуса ближе, пока наши колени не соприкасаются в седле.
– Я же говорил, ты от меня никуда не денешься, Рыжая.
Она усмехается, склоняя голову набок:
– Да ну? Серьезно?
Я улыбаюсь шире, качаю головой, но, черт возьми, это чистая правда.
Мы едем дальше, только мы вдвоем. Сквозь деревья пробивается мягкий золотой свет, в воздухе пахнет дикой мятой, цветами и теплой землей. Когда перед нами открывается поле, я натягиваю поводья, притормаживая Максимуса, и тянусь к уздечке Шторми, притягивая ее поближе.