Это произвело на меня очень большое впечатление.
Глава 3
Умы наволанцев изворотливы, как косы в прическах их женщин.
– Я хочу получить его голову! Я хочу, чтобы этого ссыкуна разорвали на куски, а его голова торчала на пике перед Каллендрой! – прогремел калларино, врываясь в отцовскую библиотеку.
Я вырос пусть и не высоким, но достаточно, чтобы сидеть за столом, не вставая на колени, и из наставнических рук Мерио перешел в руки своего отца. Теперь мне часто полагалось сидеть рядом, когда он работал в библиотеке, – сидеть парлобанко, как у нас говорили.
Это было старое слово, парлобанко, из тех времен, когда любые переговоры люди вели, сидя друг против друга за грубой доской, заставленной блюдами с сырами и ломтиками доброй солонины и чашками горячего сладкого чая. При необходимости могла сгодиться любая доска – или даже бревно, или, если на то пошло, трехногий табурет. Пока переговорщиков разделяли дерево и пища, все было правильно в глазах Леггуса.
Когда в библиотеку ворвался калларино, я изучал корреспонденцию, которую вручил мне отец, чтобы я мог обсудить ее с ним, посмотреть, как работает его ум, и лучше понять, как он формирует нашу торговлю. Я наслаждался чужими письмами, наслаждался уютным потрескиванием огня в камине, наслаждался тихим сопением Ленивки у моих ног и теплым обществом отца, в то время как ледяной зимний дождь барабанил в окна. Проделавшие долгий путь письма намокли и чернила смазались, но вокруг царил уют, пока двери библиотеки не распахнулись, впуская холодный, влажный ветер и кипящий гнев калларино.
– Я хочу, чтобы собаки сожрали его кишки на глазах у его дружков-писсиолетто!
Я подавил желание нырнуть под отцовский стол, где с внезапным проворством уже скрылась Ленивка. Эта попытка спрятаться была весьма комичной, поскольку с годами собака заметно выросла и теперь ее длинные ноги и поджарое туловище торчали из-под стола со всех сторон. Она больше не была маленьким щенком.
Калларино швырнул Мерио зимний плащ и направился прямиком к огню. Мерио негодующе вскинул брови из-за столь бесцеремонного использования его тела в качестве вешалки, но отец сделал умиротворяющий жест и взмахом руки велел Мерио уйти и забрать с собой насквозь промокший плащ калларино. Я воспринял это как сигнал, что мне тоже следует удалиться, но, когда начал вставать, отец положил ладонь на мою руку, и по его взгляду я понял, что нужно остаться и послушать.
– Борсини, – сказал отец, – полно вам. Как я понимаю, кто-то мешает вашей работе?
Не догадываясь о том, что происходило за его спиной, калларино протянул руки к огню и стал растирать пальцы.
– Сегодня у Ла Черулеи ледяное дыхание. Она вселила холод в мои кости.
Отец подмигнул мне.
– Ваша кровь недостаточно горяча, чтобы вас согреть?
Калларино повернулся спиной к камину и скорчил гримасу:
– Вы любите шутить. Однако вам не следует улыбаться, когда Томас ди Балкоси преподносит вам тарелку дерьма.
– Балкоси? Неужели?
– Вы мне не верите?
– У вас так много врагов, что я в них путаюсь.
– Рад, что вам весело. – Калларино вновь повернулся к огню. – Этот человек – аспид в моей постели. – Он смотрел на пламя, и лицо было оранжевым, как морда одного из демонов Скуро. – Я позабочусь о том, чтобы его разорвали на Куадраццо-Амо, и это станет уроком всем его дружкам из номо нобили ансенс.
– У вас нет более изящных вариантов?
– Я не могу сжечь его заживо: в это время года древесина слишком мокрая. Нет, придется отрубить ему голову. Кровь зальет все камни куадраццо, его жена будет рыдать, а дочери – молить о пощаде.
Согретый этой воображаемой местью, калларино подошел и плюхнулся в кресло напротив отца. Окинул взглядом библиотеку.
– Где этот ваш нумерари? Который с сырами.
– Вы отдали ему свой плащ.
– Правда? Он принесет чай?
– Уверен, что он известил кухню о вашем прибытии, – сухо сказал отец.
– Вы могли бы одолжить мне Каззетту, – заявил калларино.