«Совершенно правильно, господин».
«Най, най. Не зовите меня господином. – Отец мотнул головой в сторону ди Балкоси. – Наш гость благородный, я – нет. Вы знаете, что род ди Балкоси восходит к истокам Торре-Амо?»
«Я этого не знал, господин».
«Чи. Не нужно формальностей. Я родом с улицы, не из башни. Истинное благородство нельзя купить за нависоли, его дает хорошая кровь и хорошие брачные союзы, и нужны поколения, чтобы придать ему окончательную форму. Совсем как с лучшими винами. Благородство не может возникнуть за одну ночь».
«Наше имя старое», – согласился ди Балкоси.
«И по праву гордое».
Отец отложил изогнутый нож и встряхнул руками.
«Ай. Это тяжелая работа. У меня уже болят руки. Как говорится, для честных людей – честный труд, но не легкий. – Он посмотрел на Балкоси и вновь поднял нож. – Суть в том, что я хотел встретиться с вами, узнать ваш характер. Понять, честный ли вы человек. Я рад, что вы так сильно печетесь о Наволе, потому что нам нужны такие люди. Уважаемые люди, которых заботит не личная власть, а благо всего города».
«Такие люди – редкость», – согласился ди Балкоси.
«Слишком большая редкость, – сказал отец. – Все великие семейства владеют башнями и любят выставлять себя напоказ высоко над Наволой, но кто из них по-настоящему думает о жизни людей на улицах внизу? Кто понимает, что бьющиеся сердца вианомо и есть истинное сердце города? Что от их процветания зависит процветание всех нас? – Он вздохнул. – Если бы в Каллендре было больше благородных сердец вроде вашего, Навола преуспевала бы тысячи лет».
«Вы мне льстите».
«Я никогда не льщу. – Отец обвел рукой спящие виноградники вокруг нас. – Эти земли и лозы теперь принадлежат нам».
Ди Балкоси нахмурился: «Не понимаю».
«Я их купил».
«Вы шутите. Комецци слишком горды».
«У Комецци было много долгов. А теперь их нет. Теперь это моя земля, но, как вы можете видеть, – тут отец печально усмехнулся, – я не специалист. Я пригласил вас сюда, чтобы попросить об одолжении, ведь вы живете рядом и знаете эту землю лучше, чем кто-либо. Я бы хотел попросить вас распоряжаться этими землями от моего имени, свободно, так, как вы распоряжаетесь своими».
«Конечно же, вы шутите».
«Надеюсь, что нет, и надеюсь, что вы обдумаете мое предложение. Я был бы вам обязан. Знаю, это серьезная просьба – взять такой большой участок, но я бы хотел, чтобы эти земли процветали, чтобы о них заботились так же хорошо, как о нашем городе. И когда я смотрю на ваши земли, я думаю: ага, этот человек мудр. Мой дед всегда учил меня искать мудрых людей и их совета. Если вы окажете мне эту милость, я возьму всего одну десятую дохода, прочее же отойдет вам. Я лишь попрошу вас оставить этого доброго виноградаря, который давно трудится здесь и хорошо знает эти холмы».
Ди Балкоси был изумлен, и явно польщен, и многословно благодарил отца. Мы все провозгласили тосты среди виноградных лоз, а затем отправились в разрушенную виллу, и уселись у пылающего огня, и снова пили вино, и это был счастливый день.
А теперь, в холодной темноте куадра нашего палаццо, отец вновь спросил:
– Ты помнишь?
Я снова обдумал все случившееся, вспомнил, как раскраснелось от вина мое лицо, как мы ели голубя вокруг огня, как я скармливал кусочки Ленивке и как много было тостов.
– Ди Балкоси отсалютовал нам и сказал, что наши имена будут соперничать с Амонетти за их вина и что мы прославимся на весь Крючок. И сказал, что впоследствии мошенники будут ставить на бочки наш герб, потому что ни одно вино не будет цениться так же высоко.
– Верно, – ответил отец. – И, произнося этот тост, он смотрел мне в глаза, но его плечи были повернуты от меня.
Я задумался, пытаясь вспомнить тот момент. Все было так, как описал отец.
– Это кажется мелочью, – сказал я.
– Но не является ею.
Несколько часов спустя тишину палаццо разбило возвращение наших солдат. Они с шумом въехали в ворота – пики блестят, факелы пылают, – а перед ними бежали Томас ди Балкоси, его жена и три дочери.
Уже не такой гордый, как верхом на своей лошади, не такой самоуверенный, как среди виноградных лоз. Смертельно напуганный человек, спотыкающийся, подгоняемый нашими пиками, молящий о пощаде. Пять номо нобили ансенс, которых вытащили из их палаццо и прогнали по улицам, словно скот, теперь съежились у стены нашего палаццо, под грозной фреской, изображавшей торжество нашей семьи над Шеру.