У меня возникло неловкое чувство, что она говорит не обо мне, а о своем отце и ей стыдно за глупость своей семьи.
– Твой отец убьет меня? – внезапно спросила она.
– Он… что?
– Он убьет меня?
Вспоминая этот момент, я с нежностью отмечаю детскую прямоту. Каким бы шокирующим ни был ее вопрос, его бесхитростность резко контрастировала со скрытными путями фаччиоскуро, из которых состоял мир моего отца: поворот плеча, сжатые губы, глоток вина – и которые предвещали кровавые события.
Это был откровенный вопрос, заданный прямо, и он заслуживал прямого ответа.
Преподнесут ли гостю убийство?
Это был важный вопрос, быть может, самый важный. Который следовало задать (с точки зрения Челии – уж точно) – и на который следовало ответить честно (с моей точки зрения, если мы хотели стать добрыми братом и сестрой).
Я начал со стремительных, почти пылких отрицаний, затем умолк и задумался. Такой вопрос заслуживал внимательного изучения.
Ай. Быть смелым, как Челия, чтобы задавать самые трудные вопросы и ждать трудных и честных ответов. И самому иметь смелость отвечать искренне. Каким даром это кажется теперь, после всего, что я повидал и сделал, всего, что испытал и причинил. После всех политических обманов, что довелось увидеть. Теперь я вспоминаю вопрос Челии и желаю, чтобы любые вопросы можно было задать так же откровенно – и получить такой же откровенный ответ, как тот, что я дал в ту ночь, без тени фаччиоскуро.
– Най, – ответил я со всей серьезностью, которую молодость привносит во взрослые вопросы. – Мой отец не причинит тебе вреда. Ты в безопасности.
– Откуда ты знаешь?
Я попытался облечь мысли в слова.
– Просто… я знаю его.
Челия серьезно кивнула, но явно не поверила мне. Я попытался придумать доводы, способные ее убедить. Мой отец был не из тех, кто ходят на Куадраццо-Амо посмотреть, как вору отрубают руки на ступенях Каллендры. Моя семья не присоединялась к толпам, собравшимся поглазеть, как с прелюбодейки срывают одежду, чтобы выпороть плетьми, или как убийцу разрывают лошадьми. В отличие от калларино, отец не кричал, что хотел бы увидеть чью-то голову на пике или пустить кому-то кровь на глазах у его семьи.
– Мой отец не получает удовольствия от чужой боли, – наконец сказал я. – Он не похож на кошку, которая играет с мышами. Он ди Регулаи. Он держит свое слово. Мы выполняем наши обязательства. Таково наше имя.
– Губы мужчин говорят о чести, но их руки говорят правду, – ответила Челия.
– Кто это сказал?
– Моя мать.
– Мой отец говорит правду. Всегда.
– Так говорят твои губы.
Я попытался найти человека, которому Челия поверила бы.
– Ашья тоже так говорит, а она женщина.
– А кто такая Ашья? Твоя мать?
– Моя мать умерла. Ашья наложница отца.
– Сфаччита? Я о ней слышала.
Я потрясенно втянул воздух.
– Не называй ее так.
– Разве она не рабыня? Разве не носит три-и-три?
Ашья действительно была рабыней со шрамами, но эти слова звучали неправильно. Никто из нас не говорил так, никогда. Ашья управляла палаццо. Она была любовницей моего отца. Она всегда была рядом.
– У нее есть власть.
Челия пожала плечами, словно Ашье она тоже не верила. Она не верила мужчинам. Не верила рабам.
– Если бы отец хотел тебя убить, – с жаром сказал я, – он бы послал Каззетту. Тот покончил бы с тобой, как покончил со Спейньисси. Если бы ты должна была умереть, то уже была бы мертва. Таков мой отец. Когда он бьет, он не медлит. Но Каззетта говорит, что мой отец слишком умен, чтобы убивать твою семью, а значит, тебе ничто не грозит. Я в этом уверен.
– Кто такой Каззетта?
– Кинжальщик моего отца.
– Ай. – Она вздрогнула. – Его я знаю. Он скорпион.
– Он хуже скорпиона, – ответил я – и Челия понравилась мне еще сильнее, пусть лишь по причине нашей общей неприязни к Каззетте. – Но если бы ты должна была умереть, то уже встретилась бы с его клинком. Он быстр. Здесь ты в безопасности. Я в этом уверен.
– И что со мной будет?
– Ну… ты станешь моей сестрой.
– Но у меня уже есть семья.
Я оказался в тупике.
– Быть может, твоя семья тоже будет жить вместе с нами?
Но конечно же, произнеся это, я сразу понял, что ошибся, и умные темные глаза сказали мне, что Челия тоже это понимает. Когда мы вернулись на куадра премиа, ее родные исчезли, будто их никогда и не было.
Томаса ди Балкоси не сожгли дотла. Его вместе с оставшимися членами семьи переселили на Скарпа-Кальду, управлять оловянным рудником моего отца, а Мерио теперь распоряжался различными виллами и поместьями Балкоси. Мы отправляли патро достаточно нависоли, чтобы он мог вести подобающий образ жизни – до тех пор, пока не приближался к Наволе. Патро предупредили, что, если он посмеет вернуться, его заключат в Торре-Джустича и калларино решит его судьбу в соответствии с нашими законами, поскольку у нас имеется множество доказательств, что он замышлял свергнуть Каллендру и отдать власть над городом Спейньисси и их приспешникам. Балкоси дали понять, что от гнева калларино его защищает только милосердие моего отца.