Действие слов было подобно удару ножа. Она одеревенела. Но, как и Джонни, Стефани никогда не показывала, как она уязвима.
Она глубоко вздохнула.
— В таком случае, вот!
Стефани швырнула кольцо на стол, схватила сумочку и вскочила. Она посмотрела на него сверху вниз, внутри у нее все дрожало от едва контролируемой ярости.
— Подари это кому-нибудь из стаи твоих обожательниц, — хрипло прошептала она. Затем быстро, пока не показались слезы, прикусила губу, развернулась и вышла.
Он мрачно смотрел ей вслед. Боже! Да что же случилось? Он провел рукой по лицу. Как он мог допустить, что все пошло совершенно не так? Он что, сумасшедший? Он не хотел обижать ее — он любил ее, черт возьми!
Слишком поздно.
Вернувшись в отель, он попытался исправить положение. Позвонил ей, чтобы извиниться, но она бросила трубку, как только услышала его голос. И это его опять разозлило.
«Сука! — подумал он. — Ну что ж, хочешь так играть? Отлично».
Есть вещи, которым просто не суждено случиться.
Джонни смотрел сквозь пыльное стекло. Они спускакались с гор Ал Джабал Аш Шарки. Внизу, на пыльной равнине, раскинулся Дамаск. Первый этап на пути назад.
Назад к чему? К любви которая так и не смогла расцвести? Принести соболезнования, а затем тихонько исчезнуть? Или делать вид, что между ними не было того, что когда-то все-таки было?
Боже! Только подумать! Какая глупость! Уязвленное мужское самолюбие — это проклятое эго! И он так легко сдался — вернул кольцо Тиффани на следующее же утро.
С тех пор он больше не видел Стефани, да и она ни разу не пыталась с ним связаться. Никто из них, похоже, не мог понять, что же на самом деле им было надо.
Но ее дедушка почему-то понимал. Карлтон Мерлин регулярно звонил ему, убеждая не сдаваться. Джонни подозревал, что то же самое хитрый старик говорил и Стефани.
Но Карлтон Мерлин напрасно старался. Никто из них не собирался делать первого шага. Они оба были так глупо, по-юношески, безнадежно упрямы!
А тем временем как-то незаметно успело проскочить уже пять лет! Пять лет… которые могли бы стать лучшими в жизни их обоих!
Но хуже всего было то, что он по-прежнему ее любил.
5 Нью-Йорк
Эта первая ночь. Она была бесконечной. Казалось, утро не наступит никогда.
Стефани знала, что, несмотря на усталость, ей так и не удастся заснуть: слишком велика была боль потери. Оставив накрытую простыней клетку с Уальдо в гостиной, она всю ночь просидела в спальне деда, упорно надеясь, что здесь она будет как-то ближе к нему.
Но без него эта некогда элегантная комната выглядела по-другому, какой-то запущенной, пустой. Со смертью хозяина из дома ушла душа.
Она бесцельно бродила по спальне. Дедушка любил эту комнату больше всех остальных в доме и, старея, проводил в ней все больше и больше времени, среди дорогих его сердцу предметов и любимых книг. Около стены стояла кровать в стиле ампир, служившая заодно и диваном. Комната была уставлена огромными книжными шкафами, стонущими под тяжестью тысяч томов и мраморных бюстов, смотревших невидящими глазами вниз. Здесь же стоял его безбрежный письменный стол, вдвинутый в эркер с тремя окнами, в которые он, работая, любил поглядывать. Старинная пишущая машинка «ремингтон», та самая, на которой он работал, когда был еще начинающим журналистом, на ней печатал биографии, сделавшие его знаменитым. Вокруг были рассеяны непременные спутники писателя: груды бумаг с записями, страницы готовых рукописей, ластики, скрепки, справочники и подставки для карандашей. В большой хрустальной пепельнице, которая всегда стояла на письменном столе, был пепел и то, что осталось от его недокуренной сигары, «Монте-Касино», он всегда курил этот сорт. Если бы не яркий телефон на несколько линий, не стереосистема последнего поколения и не видеоустановка с тридцатишестидюймовым экраном, можно было подумать, что это обиталище джентльмена девятнадцатого века. Но Карлтон Мерлин был не из тех, кто скупится на самую современную электронику. «Здесь есть все, что мне нужно», — так еще недавно говорил он Стефани.
Бродя по комнате, она разговаривала с ним — как будто бы он сидел в своем вращающемся кресле у письменного стола, внимательно прислушиваясь к каждому ее слову. Она рассказывала ему о тюрьме Рэйфорд, о Джеде Савитте, знаменитом убийце. Она рассказывала ему о чуткой стюардессе, о Сэмми Кафке, встретившем ее в аэропорту и заехавшем с ней за Уальдо. Еще она говорила с ним о том, что она не верила ни одной минуты, что он добровольно ушел из жизни.
Ночь тянулась мучительно долго.
То и дело она поднимала глаза на потускневшую медную люстру и пыталась представить, как дедушка залезает на стул, затягивает на шее пояс и отталкивает стул. И каждый раз она качала головой. Картина не вырисовывалась. И как ни пыталась она представить себе всю сцену, у нее не получалось. Как он мог сделать это, если у него не сгибалась одна нога? Он едва мог встать с кресла или подняться на тротуар, не опираясь на палку.
Еще на пути из аэропорта она поделилась своими сомнениями с Сэмми Кафкой.
— Полиция говорит, что у самоубийц иногда появляются дополнительные силы, в которые трудно поверить, — ответил Сэмми.
Нет! Никакого самоубийства не было и не могло быть. Но как это доказать?
Стефани обо всем этом переговорила с дедом, и тема была исчерпана, она стала бродить около его письменного стола, то и дело натыкаясь на стопки бумаг и исписанные листочки. Ее внимание привлек цветной диапозитив размером десять на восемь.
Она поднесла снимок к лампе и стала его разглядывать. Это была прекрасная фотокопия картины, на которой были изображены изможденные, сутулые, старые люди, ожидающие, пока подойдет их очередь войти в источник, из которого с другой стороны они выходили молодыми, распрямившимися и красивыми. Это была не внешняя красота, а, скорее, какая-то внутренняя сила, притягивавшая к себе взгляд. Несомненно, картина изображала источник вечной молодости.
В задумчивости опустив диапозитив, Стефани заметила надпись в левом нижнем углу картонной рамки. Аккуратным почерком деда там было написано:
Лукас Кранах младший (1472–1553)
Масло
Собственность Британского музея
Стефани положила снимок на стол. Ее взгляд остановился на пачке старых выцветших фотографий. Она стала их просматривать. На первой фотографии была запечатлена красивая маленькая девочка рядом с огромной собакой, больше, чем сама девочка. На другом снимке была та же девочка, теперь уже лет двенадцати, а с нею рядом девушка, по всей видимости, сестра. Сходство было поразительным. У обеих волосы собраны в хвосты, обе одеты в баварские платья с узким лифом и широкой юбкой в сборку. На заднем плане виднелись холмистые луга и домик с крутой крышей. Еще на одной фотографии они стояли на лужайке, в обнимку с… но что это? Со старым, иссохшим гномом!
Следующие несколько фотографий были значительно более ранние — бело-коричневые, с обтрепанными краями. Может быть, эти люди — родители девочек? Наверное. Затем опять пошли черно-белые. Женщина с двумя девочками и тем же гномом, все улыбаются в камеру. На следующей — первая девочка, теперь уже девушка лет шестнадцати под руку с двумя молодыми людьми, видимо, ее поклонниками.
И тут внезапно волосы на голове Стефани зашевелились. Она узнала эту шестнадцатилетнюю девочку. Это была Лили Шнайдер — будущая оперная дива, красавица, голос которой очаровывал миллионы… и над чьей биографией работал ее дед.
Там были и другие фотографии.
Лили со школьными друзьями… Лили около рояля, за которым сидела женщина со строгим лицом, с зачесанными назад волосами, ее пальцы парили над клавишами инструмента… Лили постарше, в парике и костюме для «Кавалера роз»… улыбающаяся Лили на руках офицера гитлеровской армии… серия фотографий Лили с немецкими офицерами…
И опять нацисты… И еще они…
Невероятно!
Стефани отложила фотографии.
На глаза попалась стереосистема. Интересно, что дедушка слушал в последние минуты жизни? Она ткнула в кнопку лазерного проигрывателя. Дисковод медленно выдвинулся, в электрическом свете радужно засветился диск. Она поднесла его к глазам, чтобы прочитать название. Но могла бы этого не делать, и так знала. Лили Шнайдер.
Разумеется, так и должно было быть.
Она вставила диск обратно, нажала кнопку, и зазвучала музыка. Это были песенки из оперетт. Легар, Штраус. Но голос… Он был таким неземным, таким сладостным… идеальной высоты и так непохожий на другие… волшебный голос, от которого по телу шли мурашки.
«Чарующий голос, — думала она, — слишком сладкий для нацистов… Но можно подумать, что чудовища должны слушать безобразную музыку».
Слушал ли эти мелодии дедушка, когда он… умер? Но проигрыватель не был включен, когда она вошла в квартиру. Или, может быть, кто-то выключил ее? Фам? Полиция? Конечно, это уже было неважно. Важно было то, что дед мертв, дед ушел от нее навсегда.
В голове завертелся калейдоскоп воспоминаний. Их так много. Она смеялась над смешными, улыбалась добрым и плакала. Она заново переживала свою жизнь с дедом… Все счастье и все печали прошли перед ней за одну ночь.
Незадолго перед рассветом она задремала на кровати деда.
Ее разбудил яркий свет, лившийся в эркерные окна. Снаружи пробивались звуки города: гудки машин, сирены, громкие очереди рэпа, вылетавшие из проносившихся машин. Какое-то мгновение она не могла понять, что с ней. Ей снился дедушка. Он сидел, покуривая свою любимую сигару «Монте-Касино», на вращающемся кресле прямо вот здесь, в этой комнате, и загадочно намекал, что откопал что-то для биографии Лили Шнайдер.
Сигара!
Она рывком села, сон мгновенно слетел.
Конечно! Как она не подумала об этом раньше! Сигара — вот доказательство, что это не самоубийство. Полиции придется ее выслушать и начать расследование.
Потому что дедушка почти не курил. Он позволял себе насладиться хорошей сигарой только в особых случаях — когда что-либо приводило его в исключительно хорошее настроение. Фам убирал квартиру в тот день, когда дед с Сэмми ходили в оперу, иными словами, он убирал именно в тот день, когда дед якобы покончил с собой. А Фам был сверхаккуратный человек. Дед курил сигару уже после того, как Фам ушел — от двенадцати до двадцати четырех часов, до смерти.
Сигара свидетельствует о том, что он был в исключительно хорошем настроении… а люди, которые находятся в исключительно хорошем настроении, не затягивают у себя на шее пояс, чтобы повеситься!
Возбужденная, она решила идти в полицию.
Она посмотрела на часы. Начало восьмого.
Стефани встала и потянулась. Она ощущала себя разбитой, к тому же вспомнила, что не переодевалась со вчерашнего утра. Надо срочно привести себя в порядок.
Она пошла в свою старую розовую спальню, где хранилась одежда на все случаи жизни, приняла душ в ванной, которая когда-то была ее. И сразу же почувствовала себя бодрее. Достала из шкафа белую блузку, длинную красную плиссированную юбку, которая подходила к пиджаку с плиссированной спинкой, и черные туфли на среднем каблуке. Весь макияж занял у нее несколько минут.
Крепкий кофе окончательно разогнал остатки сна. Покормив Уальдо и наполнив его поилку, она отправилась в полицию.
Утренний воздух бодрил, в каждом ее шаге чувствовалась решительность. Она не может вернуть деда, но она, черт возьми, в состоянии сделать другое. «Я сделаю так, чтобы смерть деда не списали на самоубийство».
Она резко остановилась.
Если это не самоубийство, тогда… Она почувствовала озноб. Возможно ли это? Хладнокровное убийство?
И еще одна мысль пронзила ее мозг.
Он выведывал чужие секреты, совал нос в жизнь разных людей. Он исследовал изнанку жизни с усердием ищейки, вынюхивал и раскапывал тщательно спрятанные тайны. Всегда раскапывал, раскапывал, раскапывал. А когда он докапывался до беспощадного дна, он садился и описывал эти тайны в своих книгах.
Раскрытие тайн рождает врагов.
Потрясенная, она продолжала свой путь. Мысли метались во всех направлениях.
Но кто?
Зачем?
И за что? За то, чем он занимался в последнее время, или за то, что нашел и описал раньше? Она была уверена, что в одной из его книг найдет разгадку. Но в какой?
Стефани ускорила шаги. Она сделает все возможное и невозможное, чтобы выяснить это.