Едва мастер приступил к работе, старая барышня велела принести на веранду кресло и, усевшись, стала наблюдать, чтобы все было сделано как следует.
Ничего не понимая в слесарном деле, она скоро подметила, что девочка очень ловко помогает отцу отвертывать один из старых замков, потерявших для старухи всю свою ценность после того, как около них ночью шуршали неизвестные злодеи.
День был жаркий, и на веранде, где сидела старая барышня, душно пахло смешанным запахом роз, левкоев и керосина, но она не уходила. Наконец солнечное пятно добралось до ее ног и поднялось к коленям. Она попробовала отодвинуться, не вставая, но кресло оказалось слишком тяжелым. Тогда девочка дружелюбно сказала: «Подождите-ка, я сейчас», — и, ухватившись за ножки, оттащила кресло шага на два в тень. При этом кресло громко проскребло ножками по полу, а у старой барышни от неожиданности мотнулась голова, и она несколько секунд ожидала, что вот-вот страшно рассердится, но почему-то не рассердилась.
После этого она совершенно перестала интересоваться работой мастера и только наблюдала за каждым движением девочки.
Целый час прошел в молчании. Вдруг старая барышня громко спросила:
— Что же, тебе нравится быть вот этим… слесарем?
Аляна молчала. Может быть, заказчица недовольна, что мастеру помогает маленькая девочка?
— Слышишь, что я тебя спрашиваю? Ведь ты же девочка, а не мальчик?
— Девочка, — покорно согласилась Аляна.
— Ну, так тебе, наверное, хотелось бы быть чем-нибудь другим?
У девочки появилось рассеянное, мечтательное выражение на лице, даже рот слегка приоткрылся. Тыльной стороной перепачканных пальцев она отвела со лба спутанную прядку пушистых волос.
— Да, другим… — И, позабыв, что стоит перед важной старой барышней, нагнулась к самому ее лицу и хрипло шепнула: — Садовником! — и, приятельски подмигнув, состроила гримасу, насмешливо сморщив маленький нос с крапинками веснушек.
Как это ни странно, старая барышня, кажется, опять не рассердилась. Во всяком случае, прошла минута-другая, и она поймала себя на том, что смотрит на эту девочку с тонкими ножками, всунутыми в грубые башмаки, в пропахшем керосином переднике, и улыбается.
Такого с ней давно уже не случалось. Она перестала улыбаться и потом весь вечер думала: что бы эго могло значить?
Через несколько дней старая барышня позвала к себе Магдалэну и сказала:
— Интересно было бы мне знать, что это вы думаете, милая? Не хотите же вы сделать из вашей девочки рабочего по железу или как это там у вас называется?
Магдалэна объяснила, что нет, она этого не думает, просто девочка иной раз помогает отцу, когда работа бывает срочная, вот и все.
— Ну, меня это не касается, — отрезала старая барышня. — Я заметила, что она любит цветы… и, кажется, она не очень грубая. Я буду платить ей небольшое жалованье. Пускай помогает в саду. Руки у нее как будто ловкие…
Так и случилось, что вместо того, чтобы по примеру прошлых лет наняться пасти гусей или коров, Аляна поступила к владелице большого дома в Озерном переулке.
С высоты открытой веранды, сидя в кресле, хозяйка подолгу наблюдала, как Аляна копается в саду, все время приговаривая: «Чего ж ты, урод, колешься? Тебе же лучше делают»… или: «А, вам сегодня еще ничего не давали пить с самого утра?.. Ну, теперь как? То-то!..» Она никогда не называла цветы ласкательными именами, не любовалась ими. Ей нравилось их пересаживать, подстригать, поливать. Она лечила, кормила, определяла их на нужное место, обращаясь, как с живыми существами, милыми сердцу, но требующими сурового обращения.
Скоро Аляна заметила, что хозяйка к ней как будто по-своему привязалась. Правда, она не выказывала своих хороших чувств, но злилась, когда девочка вечером уходила домой.
На праздник святого Роха она подарила Аляне, точно маленькой, разноцветных леденцовых петушков на палочках и пучок длинных пестрых конфет с бахромой на концах.
И сказала при этом: «Я тоже была бедной девочкой… Конечно, не такой бедной, как ты»… И после этой поправки закончила разговор.
Старуха никогда не выходила за калитку своего сада. И каждое утро говорила горничной за кофе: «Если явится кто-нибудь из моих родственников, скажите, что я никого не желаю видеть». Но родственники не являлись.
Однажды, когда Аляна подстригала в саду розы, по обыкновению вполголоса поругивая колючие веточки, царапавшие руки, хозяйка подошла и сказала:
— Ты воображаешь, что я очень гордая? Все считают, что я гордая.
Аляна вежливо ответила, что вовсе этого не считает.
Хозяйка сказала, что в таком случае Аляна ничего не понимает, — она действительно гордая, — рассердилась и долго, упрямо гуляла по дорожкам. А потом подошла и опять сказала:
— Нет, я совсем не гордая. Ты умненькая девочка. Но они пусть думают. Я их ненавижу. — Аляна поняла, что «они» — это родственники. — Ты еще мала, чтобы понимать, но я тебе скажу. Когда я была молоденькой девушкой, я была бедная. И я полюбила одного молодого человека, который был еще гораздо, гораздо беднее меня. Тебе про это слушать рано. Но мы любили друг друга как безумные. Да. И мои родственники нас разлучили, и он умер от чахотки. Правда, не сразу. Через два или три года он женился, но потом все-таки умер от чахотки, потому что любил меня. И все это сделали мои родственники.
Я не умерла, но и не жила после этого. Маленьким девочкам и думать не надо о таких вещах. Слышишь?.. Прошло много лет, и я полюбила другого человека. Я бы, наверное, не смогла больше полюбить, если бы тот не женился, прежде чем умереть от чахотки… И он меня полюбил тоже. Я про второго теперь говорю, ты это-то хоть разбираешь?
— Ну да, ясное дело, что про второго, — сказала внимательно слушавшая Аляна.
— Про второго!.. Что ты в этом понимаешь? Да и понимать-то тебе не следует… Я его не так сильно полюбила, как первого. А все-таки могла бы быть с ним счастлива. Но он был очень богатый человек. И у него тоже были родственники, которые не хотели допустить, чтобы он женился на небогатой девушке. И они не допустили… Да, они сумели это сделать. А потом я получила наследство, но жизнь была уже позади. Я не знаю, как это получилось, я ведь не видела жизни, но она прошла. Вот и все. И выброси все это сейчас же из головы. Выбросила?
— Выбросила, — сказала Аляна. — А с ним что сталось?
— С кем?
— Со вторым. Он умер? Или тоже женился?
— Нет, он не женился, он все-таки меня любил. И не умер, нет… Когда он увидел, что у него в жизни нет никакой надежды стать счастливым, он стал полнеть. Ты думаешь, это смешно? Нет. Человеку сделалось все равно, какой он и что с ним. И он стал полнеть. Он все время пил пиво. Он сделался ужасно толстый. Он так тяжело дышал от полноты, бедный, толстый, очень несчастный человек…
Вскоре после этого разговора старая хозяйка послала горничную за Магдалэной и объявила той, что согласна взять Аляну к себе «совсем». Будет ее кормить, одевать и отдаст в гимназию. А потом, может быть, удочерит. Но с родителями девочка, понятно, не должна будет иметь ничего общего.
Магдалэна проплакала весь вечер. Жукаускас расстроился и оскорбился и несколько раз принимался сочинять достойные ответы барыне. Ответы получались сначала очень гневные и язвительные, хотя и довольно вежливые. Потом очень вежливые и только слегка язвительные. И, наконец, когда Аляна собралась уходить утром на работу, ей велели просто поблагодарить хозяйку и сказать, что родители не согласны.
Хозяйка очень рассердилась и приказала Аляне уходить домой, но через два дня прислала за ней снова и сказала, что согласна отпускать Аляну к родителям по воскресеньям.
Был летний сезон, и дела мастерской шли из рук вон плохо. Пастухов и подпасков давно уже наняли, и найти работу для Аляны было просто немыслимо.
Магдалэна то принималась гладить Аляну по голове, обнимать и плакать, то отталкивала от себя и кричала: «Иди, тебе там лучше будет! Барышней вырастешь!..»
Отец, расстроенный до последней степени, уныло повторял: