Сэвви. Правильно!
Бердж. Очень меткое замечание. Никто не властен перевести стрелки часов назад.
Хэзлем. Почему? Я часто это проделываю.
Лубин. Ну, будет, будет. Не слишком ли вы размечтались, дорогой Бердж? Мистер Барнабас, я человек терпеливый, но не скажете ли все-таки, какую пользу или выгоду может принести идея, которую нельзя осуществить? Не спорю, живи люди триста лет, мы были бы мудрее и уж во всяком случае взрослей. Но, надеюсь, и вы не станете отрицать, что задаваться несбыточными целями бессмысленно?
Фрэнклин. Твой черед, Конрад. Ответь ему.
Конрад. Стоит ли? По-моему, им и не хочется жить дольше, чем обычно.
Лубин. Я, конечно, всего лишь шестидесятидевятилетний ребенок, но давно уже отучился с плачем требовать, чтобы мне достали луну с неба.
Бердж. Признайтесь наконец, открыли вы эликсир жизни или нет. Если нет, я согласен с Лубином: мы теряем время попусту.
Конрад. А разве ваше время представляет собой какую-нибудь ценность?
Бердж (не веря своим ушам). Мое время? Что вы хотите этим сказать?
Лубин (с благодушной улыбкой). С вашей высоконаучной позиции, профессор, оно действительно не представляет собой никакой ценности. Во всяком случае, несколько минут праздной болтовни, как мне кажется, пойдут Берджу только на пользу. В конце концов, чем разговоры об эликсире жизни хуже чтения романов или иных развлечений, которым предается Бердж, когда не играет в гольф в Уолтен Хис? Что же такое ваш эликсир, доктор Барнабас? Это лимоны? Простокваша? Или что-нибудь поновее?
Бердж. Не успели мы наконец заговорить серьезно, как вы опять понесли вздор. (Поднимается.) До свиданья! (Поворачивается к двери.)
Конрад (грубо). Ну и умирайте, если охота. До свиданья!
Бердж (колеблясь). Послушайте. До самой смерти Мечникова{172} я дважды в день ел простоквашу. Он считал, что она гарантирует ему вечную жизнь, но как раз от нее и умер.
Конрад. С таким же успехом можете употреблять пивные дрожжи.
Бердж. Значит, вы верите в лимоны?
Конрад. За десять фунтов в рот их не возьму!
Бердж (вновь опускаясь в кресло). Что же вы рекомендуете?
Конрад (безнадежно махнув рукой). Не пора ли кончать, Фрэнк? Теперь они сидят и слушают меня, раскрыв рот и закрыв глаза, но делают это лишь потому, что я доктор биологии и они надеются получить от меня пузырек снадобья, которое сделает их бессмертными. Вот их представление о науке!
Сэвви. Держись, дядя! Не сдавайся!
Конрад, ворча, садится.
Лубин. Вы сами завели разговор о своем открытии, доктор. Я же лично скажу одно — что отнюдь не разделяю модной теперь веры в науку и берусь доказать, что если за последние полвека церковь часто совершала ошибки и даже либеральную партию порою нельзя было назвать непогрешимой, то уж ученые заблуждались всегда и во всем.
Конрад. Да, если речь идет о субъектах, которых именуете учеными вы. О людях, видящих в науке способ делать деньги, и об их последователях в медицине. Но кто же, по-вашему, не заблуждался?
Лубин. Поэты и писатели, особенно классики. Если они и заблуждались, то редко. Но я прошу вас не предавать мое мнение огласке: голоса медиков и тех, кто верит им, — не такой пустяк, чтобы пренебрегать ими на выборах.
Фрэнклин. Вы совершенно правы: поэзия — подлинный ключ к биологии. Самый глубоко научный документ, которым мы располагаем в наши дни, — легенда об эдемском саде, как справедливо заметила бы еще ваша бабушка.
Бердж (настораживаясь). Что? Что? Если вы можете доказать это, Барнабас, я весь внимание. Продолжайте. Я слушаю.
Фрэнклин. Надеюсь, вы не забыли, что при сотворении своем в саду эдемском Адам и Ева не были смертны и что естественная смерть, как мы теперь говорим, представляет собой не исконную часть жизни, а совершенно особое и возникшее позже явление?
Бердж. Да, да, спасибо, что напомнили. Смерть появилась позднее.
Лубин. А как же случайная смерть? Она-то уж всегда была возможна.