Голос с китайским акцентом. Премьер-министр уже идет.
Бердж-Лубин. А, это вы, Конфуций? Вы сама любезность. Прошу. (Отпускает кнопку.)
Входит человек в желтом одеянии, напоминающий внешностью китайского мудреца.
(Шутливо.) Ну-с, ваша луковая премудрость, как ваши бедные больные ноги?
Конфуций (невозмутимо). Благодарю за столь лестное внимание. Я здоров.
Бердж-Лубин. Тем лучше. Садитесь и устраивайтесь поудобней. Есть у вас дела ко мне?
Конфуций (усаживаясь в первое кресло справа от президента). Нет.
Бердж-Лубин. Вам уже известны результаты дополнительных выборов?
Конфуций. Ничего существенного. Всего один кандидат.
Бердж-Лубин. Стоящий человек?
Конфуций. Недели две как выписан из местного сумасшедшего дома. Недостаточно безумен для принудительного усыпления; недостаточно нормален для любого места, кроме парламентских кулуаров. Весьма популярный оратор.
Бердж-Лубин. Как жаль, что народ так несерьезно относится к политике!
Конфуций. А я об этом не сожалею. Англичане не способны к ней от природы. С тех же пор как должностные функции возложены на китайцев, страной правят умело и честно. Что вам еще нужно?
Бердж-Лубин. Тогда я не понимаю, почему Китай — одно из самых дурно управляемых государств на свете.
Конфуций. Не согласен. Так было еще лет двадцать назад, но с тех пор мы запретили китайцам участвовать в государственных делах, ввезли для управления нами уроженцев Шотландии, и все наладилось. Ваша информация, как всегда, запаздывает на двадцать лет.
Бердж-Лубин. Вероятно, ни один народ не способен управлять сам собой. Не знаю только — почему.
Конфуций. Справедливость — это беспристрастие. А беспристрастны лишь иностранцы.
Бердж-Лубин. Как бы то ни было, должностные функции отправляются настолько успешно, что правительству нечего делать — ему остается только думать.
Конфуций. Будь это не так, оно вообще не могло бы думать — у него было бы слишком много дела.
Бердж-Лубин. Но разве это извиняет англичан? Что за страсть выбирать в парламент помешанных?
Конфуций. Англичане всегда так поступали. Но какое это имеет значение, коль скоро ваши несменяемые чиновники честны и дельны?
Бердж-Лубин. Вы просто незнакомы с историей нашей страны. Что сказали бы мои предки об этом скопище дегенератов, об этой кунсткамере, поныне именуемой палатой общин? Вы не поверите, Конфуций, — и я не осуждаю вас за это, — но ведь именно Англия спасла когда-то свободу во всем мире, создав парламентский строй, ставший ее гордостью и отличительной особенностью.
Конфуций. Я прекрасно знаком с историей вашей страны. Она доказывает как раз противоположное.
Бердж-Лубин. С чего вы взяли?
Конфуций. Единственным правом, которым когда-либо пользовался ваш парламент, было право отказывать королю в субсидиях.
Бердж-Лубин. Правильно. Великий сын Англии Симон де Монфор{190}…
Конфуций. Он был не англичанин, а француз. Идею парламента он вывез из Франции.
Бердж-Лубин (растерянно). Быть не может!
Конфуций. Король и его верные подданные убили Симона за то, что он навязал им парламент по своему, французскому образцу. Первой заботой британского парламента всегда было вотировать пожизненное содержание королю — и притом с восторженными изъявлениями преданности. Парламент поступал так из боязни, как бы ему не дали реальной власти и не потребовали, чтобы он хоть что-нибудь делал.
Бердж-Лубин. Послушайте, Конфуций, вы, разумеется, знаете историю лучше, чем я. Однако демократия…
Конфуций. Это типично китайский институт. Но даже у нас он, по существу, не оправдал себя.
Бердж-Лубин. Ну, а как же наш habeas corpus act{191}?
Конфуций. Англичане приостанавливали его действие всякий раз, когда он грозил принести хоть какую-то пользу.
Бердж-Лубин. Ну, а суд присяжных? Вы же не станете отрицать, что это наше детище?