Конфуций. Да, он говорит, что это ему удалось. По каким-то непостижимым для нас, китайцев, причинам англичане неизменно принимают на веру любые утверждения любого американского изобретателя, особенно такого, который ничего не изобрел. Вот почему вы поверили этому человеку и устроили официальный прием в его честь. Сегодня государственный архив показывает кинохронику о смерти всех выдающихся англичан, утонувших после появления кино. Сходите посмотреть — вам же все равно нечего делать.
Бердж-Лубин. Какой мне интерес смотреть ленту, на которую сняли целую кучу людей по той лишь причине, что они утонули? Будь у них хоть капля здравого смысла, они наверняка не поступили бы так.
Конфуций. Вы не правы. Недавно архив сделал крупное открытие, подметив за талантливыми государственными деятелями и деятельницами прошлого века две особенности, на которые еще никто не обратил внимания. Во-первых, они до весьма преклонного возраста выглядели на редкость моложаво; во-вторых, все они утонули.
Бердж-Лубин. Слышал. Как вы это объясняете?
Конфуций. Это необъяснимо, ибо неразумно. Следовательно, я в это не верю.
Врывается мертвенно-бледный верховный статистик и неверными шагами добирается до середины стола.
Бердж-Лубин. Что случилось? Вы заболели?
Барнабас (задыхаясь). Нет. Я… (Падает в среднее кресло.) Я должен поговорить с вами наедине.
Конфуций невозмутимо удаляется.
Бердж-Лубин. Да что это с вами? Подышите кислородом.
Барнабас. Уже дышал. Ступайте сами в архив и поглядите там, как люди грохаются в обморок и как их приводят в чувство кислородом. Так было и со мной, когда я своими глазами увидел то, что видят они.
Бердж-Лубин. Что же именно?
Барнабас. Архиепископа Йоркского.
Бердж-Лубин. А почему бы им его не видеть? И с какой стати падать от этого в обморок? Разве он убит?
Барнабас. Нет, утонул.
Бердж-Лубин. Боже правый! Как? Где? Когда? Бедняга!
Барнабас. Бедняга? Нет, бедный вор, бедный обманщик, бедный казнокрад! Ну, погодите, я до него доберусь!
Бердж-Лубин. Да вы рехнулись! Как можно добраться до него, если он мертв?
Барнабас. Мертв? Кто вам это сказал?
Бердж-Лубин. Вы сами. Он же утонул.
Барнабас (в бешенстве). Выслушайте меня наконец! Что стало со стариком Хэзлемом, четвертым по счету предшественником нынешнего архиепископа? Утонул он или нет?
Бердж-Лубин. Почем я знаю? Посмотрите «Британскую энциклопедию».
Барнабас. Да?.. А с архиепископом Стикитом, автором книги «Стикит о псалмах»? Утонул он или нет?
Бердж-Лубин. Слава богу, да. И поделом!
Барнабас. А с президентом Дикинсоном? А с генералом Балибоем? Утонули они или нет?
Бердж-Лубин. Кто же это оспаривает?
Барнабас. Так вот, когда сегодня американцу показали на экране всех этих четверых покойников, выяснилось, что они и архиепископ — одно и то же лицо. Вы и теперь скажете, что я помешанный?
Бердж-Лубин. Да, и притом буйный.
Барнабас. Верить мне своим глазам или нет?
Бердж-Лубин. А это уж как вам угодно. Могу сказать одно: если ваши глаза не видят разницы между одним живым архиепископом и двумя мертвыми, я таким глазам не верю.
Звонок на коммутаторе. Бердж-Лубин нажимает кнопку.
Слушаю.
Женский голос. Архиепископ Йоркский просит президента принять его.
Барнабас (хриплым от бешенства голосом). Тащите его сюда! Я потолкую с этим негодяем!
Бердж-Лубин. Только не в теперешнем вашем состоянии.
Барнабас (дотянувшись до кнопки и яростно нажимая ее). Немедленно впустить архиепископа!
Бердж-Лубин. Помните, Барнабас: если вы потеряете самообладание, нас будет двое против одного.
Входит архиепископ. На шее у него, под черным галстуком, белая повязка. Одет он в нечто вроде шотландской юбочки из черных лент, мягкие черные сапоги с застежками до колен. Костюм его выглядит почти так же, как у президента и верховного статистика, только выдержан в черно-белых тонах. Это, несомненно, преподобный Билл Хэзлем, хотя он старше того молодого человека, который когда-то ухаживал за Сэвви Барнабас. На вид ему не больше пятидесяти, но и для этого возраста он сохранился на редкость хорошо. Правда, былые мальчишеские замашки исчезли: теперь он — воплощенная респектабельность. Заметно, что президент его немного побаивается: поэтому вполне естественно и неизбежно, что архиепископ первым начинает разговор.