И этот Вечный город Азии, не менее древний, чем Рим, продолжает жить, чудесным образом сочетая в себе древность и современность, и упорядоченность (так хочется в это верить!) становится нормой жизни. Школьники спешат на занятия, полицейские следят за порядком, торговцы зазывают покупателей.
Водовозы снабжают труднодоступные районы города водой...
Сирые да убогие просят милостыню...
Фермеры везут на рынок овощи и фрукты...
И женщины в небесно-голубых паранджах, каких не встретишь больше нигде в мире, летают, словно феи.
И все же главная особенность сегодняшнего Кабула – это охвативший город строительный бум.
Строят много, строят красиво.
В городе появляются целые кварталы, наполненные роскошными особняками.
Архитектура многих особняков поражает своим великолепием и восточным богатством красок.
И эти новоявленные дворцы, как часто бывает на Востоке, преспокойно соседствуют с крайне бедными лачугами.
А вот от такой встречи ком становится в горле. Это все, что осталось от советской боевой машины пехоты. Полуистлевший след давней военной драмы. Рваный, обгоревший остов некогда могучей машины теперь используется для сугубо мирных целей. Кто-то из жильцов близлежащего дома пристроил у борта БМП палку с веревками для сушки белья. Возможно, в непогоду внутри ржавого корпуса находят приют бомжи и бродячие собаки. Я долго стоял рядом, не смея притронуться к нагретой солнцем броне. Над останками машины еще витали души давно погибших бойцов, и если очень сильно прислушаться, то можно было услышать, как скрежещут гусеницы о гальку, как мучительно ревет мотор, оглушительно трещат автоматы и от разрывов гранат звонко лопается горячий воздух...
...а внутри десантного отделения задыхаются от пороховой гари бойцы, приникшие к бойницам, и хрипло кричит в ларингофон сержант, пытаясь запросить подмогу, и веером окропляет железо алая солдатская кровь... Так оно было. Для местных мальчишек – это просто остатки какой-то большой тяжелой машины. Для взрослых жителей – мусор, шлак, оставленный войной. Для меня же это – святой Памятник нашим бойцам, мужеству и верности долгу. Я не хочу говорить о бессмысленности той войны. Понятие целесообразности может меняться множество раз, как, собственно, понятие справедливости. Но понятие солдатского подвига не подлежит обесцениванию, не подлежит пересмотру и упразднению за давностью лет. Воинский подвиг – это нравственный капитал всего человечества... Как жаль, что те, кто живет неподалеку от боевой машины пехоты, этого еще не понимают.
Собственно, афганцы не делают чему-либо исключения. Все старое, отжившее, ненужное – на свалку. На свалку истории. Воевавшая бесконечно много лет страна воспринимает войну как одну из естественных сторон жизни, и для нее ржавый остов боевой машины ничем не более презренный, чем отработавшие свое старые автобусы.
Вот такой Кабул всегда – непредсказуемый и многоликий, древний и современный, бесшабашный и терпеливый, невозмутимый и суетливый.
Кто хочет – работу всегда найдет. Молодым – вообще не проблема, было бы желание. А уж если есть тачка-карачи – всегда можно заработать.
Они немного похожи на бурлаков с картины Репина, но улыбаются. Значит, даже такая малоквалифицированная работа приносит радость.
Афганская мадонна... Дай бог, чтобы у этого пацана все было хорошо.
Старейшая площадь Кабула – Майванд. Революции, перевороты, военные столкновения никогда не обходили ее стороной, а потому у нее довольно удручающий вид. Большинство зданий сильно пострадало во времена нашествия талибов. Тем не менее и здесь жизнь бурлит, и в базарный день тут яблоку (манго) негде упасть.
Здесь часто можно увидеть одетых в армейский камуфляж инвалидов – ветеранов войны с талибами. Многие из них сражались в отрядах Ахмадшаха. Небогатое, мягко говоря, государство все же находит возможность выплачивать им социальные пособия.
Здесь самые старые рынки.
А многие дома не пригодны для жизни. Но для рекламы еще вполне годятся.
Руин здесь великое множество. Войны и землетрясения крошат кварталы, как глиняную посуду в жерновах.
Но эти упрямые, несгибаемые, никому не покоряющиеся афганцы снова и снова отстраивают все заново, вгрызаются в гранит, лепят кирпичи из сырой глины, подобно ласточкам, цепляются за крохотные выступы на отвесных скалах, как много веков назад делали их предки.
И работают, торгуют, общаются, решают свои житейские проблемы – словом, живут, следуя своим восточным законам и традициям, которые нам, иностранцам, так нелегко понять. И никак не укладывается в голове их логика. Казалось бы, они не должны нас прощать – ведь Восток долго хранит обиды. Но они почему-то не помнят в нас, русских, плохого и с надеждой и покаянием спрашивают: «Когда же вы вернетесь?»
А мы... Может быть, мы уже вернулись? Или мы вообще не уходили? Ведь, как и прежде, мы поднимаем третий тост, провожаем улетающих на Родину, «в Союз», крепкими объятиями, слушаем записи песен воинов-интернационалистов и напеваем в унисон: «Салам, бача! Вот мы и встретились с тобой... Салам, бача! Как поживаешь, дорогой...» Мы, выпив теплой водки, все так же впадаем в сентиментальность и со слезами на глазах рассказываем о горячих афганских ветрах, о знойных горах, опасных дорогах и перевалах. И, конечно, о боевых наградах. Мы по-прежнему обожаем фотографироваться с оружием, бравируем перед объективом с «макаровым» или «калашом», из которых уже давно-давно никто не стрелял. Мы безудержно, неисправимо хотим оставаться причастными к той войне, потому как там не было позора и поражения, а были подвиг и доблесть...
Я возвращался «в Союз» и снова смотрел через иллюминатор на пропитанную нашей кровью и ратными подвигами землю. Эти горы, словно выкрашенные сепией, – памятник советскому солдату, эти афганские ущелья, в которых сражались наши парни, в которых отдавали свои жизни ради товарищей и командиров, стоят в одном ряду с Куликовым полем, Шипкой, Севастополем, Берлином... Неважно, когда и в какой стране погибали солдаты. Ведь воинский подвиг не переосмысливается и не переоценивается с годами, со сменой власти или экономического курса. Он – ценность абсолютная, вечная. Воинский подвиг – это нравственный капитал всего человечества... А потому российский след на афганской земле останется навсегда.