Мы выехали обратно в общагу уже заполночь. Я понял, что именно целый день вызывало дискомфорт в машине. Костин четыреста второй Москвичонок не имел боковых зеркал.
Наш автомобиль прерывал ночную тишину города своим натужным ворчанием двигателя и шумом колес по асфальту.
Он мчался по пустынным улицам, оставляя за собой лишь сизый выхлоп, тут же растворяющийся в прохладном октябрьском воздухе.
Вокруг нас царила атмосфера спящего загадочного города. Высокие здания, нависающие своими нарядными фасадами над дорогой, казались таинственными стражами, охранявшими наш маршрут и молча наблюдающими за нашим движением.
Теперь небо, раскинувшееся над нашими головами, заволокло тучами. Они были похожи на огромное, светящееся изнутри покрывало, укрывающее город от всего мира.
Москвич проносился мимо темных парков и скверов, к которых редкие фонари освещали безлюдные и пустые аллеи, покрытые золотом опавшей листвы.
Город спал, и лишь мы с Костей были его единственными ночными гостями. Меня удивляло то, что на улицах Москвы было совершенно свободно и мы практически не встречали припаркованных автомобилей.
Мы мчались всё быстрее и быстрее, Костя давил на «гашетку» словно пытался убедить меня, что Москвич, всё еще — машина зверь. Затем он прервал молчание.
— Макс, я тащусь с тебя. Вот ты даешь!
— Что не так?
— Да в том-то и дело, что все так. Вот бы мне научиться так же как ты…
— Что ты имеешь ввиду?
— Это бомж, Витя. Он тебе всё выложил сам, без какого-либо нажима, вот это класс! Тебе бы следаком быть в МВД. Ты бы на раз дела раскалывал.
— Нет не хочу.
— Почему?
— Неприятно мне, что человек не сильно изменился со времен Достоевского. Хоть и в Союзе все очень стараются.
— Да, вдова — это старушка процентщица?
Я кивнул.
— А этот Витя-Пианист — Родя?
— Не совсем. Но в любом случае, если разобраться, то он интересный тип: врач-музыкант-фарцовщик-картежник и наконец алкоголик. Заплутал в жизни. Бедолага. Тебе его жаль?
— Да, жаль его. Многие так спиваются. Я поначалу злился, потом перестал. Никому такого ада не пожелаешь. Раб — зеленого змея. Тяжело ему жить. Не мне его судить. Завтра после занятий заеду к нему. Отвезу поесть, заодно и узнаю, что там за диллинг.
Я услышал в его словах искренность. Мне стало тепло на душе. Эти люди, воспитанные в СССР в большинстве своем очень добрые. Они часто сердятся вначале, а потом прощают провинившемуся все прегрешения оптом. Они умеют и любят прощать по-настоящему.
— Позднее время уже, девчонки… — я вспомнил, что
— Я звонил, на вахту из ментуры, предупредил, чтобы не ждали. Поболтаешь уже завтра.
— Жаль, конечно, что так поздно я думал еще смогу прогуляться с Викой.
— Первым делом первым делом самолеты… — запел Костян
— Ну, а девушки, а девушки — потом, — подхватил я.
Встреча с профессором Ниязовым на следующее утро Ниязовы прошла, как и было запланировано. Мы вновь встретились в его кабинете в деять утра.
Он позвонил своему приятелю Председателю Президиума Филатову объяснил ситуацию, рассказал, кто я такой и что сделал для него и Лены.
Потом он поручился за меня и Николая Ивановича и направил меня прямиком к Председателю. Здание Совета ОСВОД находилось в трех станциях от Института Археологии.
Утром я заблаговременно выписался из гостиницы, потому что не был уверен, что вернусь к расчетному часу к двенадцати.
Филатов принял меня, похвалил за работу. Он уже успел навести справки и моя репутация работала на меня и Николая Ивановича с удвоенной эффективностью.
Председатель отнесся ко мне очень уважительно, внимательно выслушал меня, поспрашивал про конфликт с горисполкомом.
Я не стал ему вываливать всё. Просто в двух словах рассказал про отца, маму и отвергнутого Солдатенко. Филатов куда-то звонил, уточнял про нашу станцию, выяснял подноготную И. О. и в конце концов пообещал все вернуть на прежние места.
— Если у Николая Ивановича, действительно, все сойдется по бухгалтерии, то считай, что надаем мы по жопе твоему Солдатенко. Я лично приеду, если надо и не один. Не дам я своих людей во так вот терроризировать. Потери Бодров, мне пару недель нужно, чтобы раскочегарить процесс.
Напоследок он дал мне свой служебный и домашний номер телефона, наказал звонить.
— Звони через пару недель. Или если что-то кардинально поменяется в ситуации, то набирай мне в любое время. Ты понял меня?
Я ответил, что понял и мы на этом распрощались. Время пролетело очень незаметно. Я отправился на Курский.
С Костей, Ритой и Викой мы договорились встретиться на вокзале перед отправлением моего поезда.
Девчонки приехали первыми. Мы много шутили, болтали и договорились, что на зимние каникулы они обе приедут в город, домой к Вике.
Костя опаздывал. Видимо, у него что-то не складывалось. Началась посадка в вагон. Я все ждал, что он появится. Но его не было. Под ложечкой засосало. Он должен был съездить к Авигдору.
До отправления оставалось пять минут и по требованию проводницы я поднялся в вагон, когда увидел, как он запыхавшись, бежит в нашу сторону.
Он подбежал к девушкам стоящим на платформе. Он пытался отдышаться положив ладони на бедра. Я видел его тревожный взгляд спросил у него:
— Кость, все в порядке?
Он отрицательно замотал головой.
— Нет… Витя-Пианист…
Глава 14
Он подбежал к девушкам стоящим на платформе. Костя пытался отдышаться, положив ладони на бедра. Я видел его тревожный взгляд спросил у него:
— Кость, все в порядке?
Он отрицательно замотал головой.
— Нет… Витя-Пианист
— Что?
— Его отравили! — выражение лица Кости было очень расстроенным.
Проводница стоявшая рядом, попросила меня пройти в вагон и подняла подножку. Я попросил ее дать еще минуту.
— Жив? — спросил я моего нового друга из-за широкой спины проводницы, закрывающей мне обзор.
Костя пожал плечами.Девчонки встревоженно непонимающе смотрели на нас с ним.
— Я вызвал скорую, врачи сказали, что состояние критическое, — Костя, очень переживал, — увезли в больницу, я дожидалася неотложки поэтому чуть на опоздал.
— Все нормально. Как это случилось? Может он сам…?
— Нет, именно отравили. Долго рассказывать. Позвони мне на вахту в пятницу вечером, как доедешь. Самое паршивое, что он думает, что это сделали мы.
На перроне заговорил громкоговоритель, сообщающий что мой поезд отправляется.
— Молодые люди всё. Больше не могу держать открытыми двери, меня и так накажут, — пробурчала проводница, она с шумом захлопнула двери. Ей было неприятно слышать наш разговор и я заметил, как она непроизвольно покосилась. Головной электровоз дал гудок и поезд медленно тронулся. Мои друзья шли рядом с поездом и махали мне на прощание.
Я прошел в вагон по проходу и помахал им в ответ, когда добрался до своего места. В моем отсеке вместе со мной ехал мужчина лет сорока, он уже успел переодеться в спортивный костюм. Мы поздоровались.
Поезд набрал ход и оставил вокзальный перрон с провожающими позади.
Оглядевшись я убрал свои вещи в багажное отделение. Перемещаясь по проходу я про себя отметил, что в это раз вагон был почти полупустой. Никаких тебе цыган, бабок с баулами в которых сложены книжки, симпатичных попутчиц. Расположившись, я стал разглядывать пейзаж за окном.
Провожающая меня Москва была опутана смоляной нитью проводов вдоль рельс. Они то свисали, то поднимались вверх к столбам напоминая волны.
Тонкая сеть черных осенних веток на деревьях, контрастировала с довольно унылыми постройками, выходящими своими разноразмерными, иногда кривыми, задами к железной дороге.