— Исаак Наумович, я хотел бы попробовать сдать экстерном экзамены за десятый класс. Я усиленно самостоятельно занимаюсь уже год и считаю, что с моими знаниями, я вполне могу это сделать.
Директор долго задумчиво смотрел на меня:
— Сережа может, ты объяснишь, для чего тебе это нужно, если это достаточно серьезная причина, то об этом можно подумать, но если это просто твоя временная прихоть, то это совсем другое дело.
— Понимаете, Исаак Наумович, дело в том, что я очень хочу поступить на учебу, как вы знаете в Военно-медицинскую академию, так вот, сейчас там такой конкурс, по двадцать человек на одно место. Вдруг я не смогу поступить сразу и у меня в этом случае будет шанс поступать еще два года подряд. Если же я буду поступать после десятого класса, то у меня будет всего одна попытка, и на следующий год я пойду в армию. Я конечно не вижу ничего плохого в этом, но после трех лет службы в армии или четырех лет на флоте я сомневаюсь, что мои знания сохранятся в нужном объеме.
— Хм, действительно логично, интересно, почему это не пришло в голову другим ученикам.
Я прошу тебя не делиться своими соображениями с одноклассниками, иначе боюсь, мне прохода не дадут, я не думаю конечно, что таких как ты желающих будет много, но не хочу, чтобы это было в порядке вещей… Но ты понимаешь, что тебе придется сдавать экзамен и за восьмой и за десятый класс сразу.
— Да конечно я все понимаю.
— Ну, что же в виде исключения, я поговорю в РОНО по этой проблеме. Если там пойдут навстречу, то, будешь сдавать экзамены за десятый класс. Но учти, все будет по-взрослому, экзамены ты сдаешь на хорошие отметки.
Уже заканчивался май, я теплым субботним вечером шел в больницу. Сегодня мне позвонили оттуда и попросили выйти в ночь, так, как Пелагея Игнатьевна заболела. А замену не смогли найти.
Когда я около восьми часов зашел в оперблок в нем уже было пусто, только в приоткрытую дверь сестринской было видно, что там горит свет. Когда я зашел, Таня сидевшая на диване и читавшая книжку, приветливо улыбнулась мне и сказала:
— Ой, Сережа, как я рада, что сегодня со мной работаешь. Пелагея меня совсем заговорила в последнее дежурство.
Все уже вымыто и работы пока у тебя нет.
Она была одета опять в свой коротенький халат из под которого, виднелись ее симпатичные ножки. Увидев мой ненароком брошенный туда взгляд она не смутилась, а повернулась так, чтобы ее ноги еще больше открылись моему взгляду.
Как обычно мы попили с ней чаю, а потом я снова пошел в бельевую, где уселся шить на швейной машинке марлевые салфетки, а Таня возилась с инструментами, раскладывая их для стерилизации.
Я увлеченно шил салфетки, когда она неслышно вошла в бельевую, я почувствовал, что меня обнимают, и к моей спине прижимается мягкая грудь.
— А ты симпатичный мальчик, — щекоча мне ухо дыханием прошептала Таня, — ты мне с первого дня понравился, такой ухоженный, аккуратный.
— Что за шутки, — подумал я, — хочет, что ли потренироваться на мне. Я обернулся, Таня без улыбки, смотрела на меня, в ее глазах были слезы, потом она резко повернулась и ушла. Где-то в двенадцать часов, я спросив у нее, где мне можно будет спать, и ушел в показанную мне комнату, и лег, не раздеваясь на кровать.
Не успел я заснуть, как послышались легкие шаги, в комнату тихо зашла Таня и села рядом со мной на кровать. Я затаив дыхания, ждал, что она будет делать дальше. Через минуту я почувствовал, что ее рука пробирается к моему органу, который в ту же секунду пришел в боевую готовность. Проведя по нему легко пальцами, она встала и, сняв халат, под которым ничего не было, легла рядом со мной.
— Люби меня мальчик, — шепнула она мне.
Ну, ведь я не железный, и гормоны моего юного тела сорвали все мои стариковские барьеры. Когда я вошел в нее, она охнула и изо всех сил прижала меня к себе. Ну, а я уже ничего не соображал, меня несло по волнам наслаждения еще и еще.
Когда я кончил в третий раз, она рассмеялась и, сказав, — молодец, — накинула халат и ушла к себе.
Утром она разбудила меня в шесть часов, чтобы я успел до восьми часов сделать влажную уборку, и была не очень разговорчива, про то, что между нами было ночью, не было сказано ни слова.
Когда я в девять часов утра пришел домой, мама во время завтрака подозрительно долго меня разглядывала и, наконец, спросила:
— Ты ведь сегодня вдвоем с Таней Федоровой работал?
— Да, мама.
— Ну и как работалось?
— Да как обычно, срочных больных не было. Я шил салфетки два часа, а потом пошел спать.
— И больше ничего?