Ходить по внутренним залам мне совсем не хотелось, поэтому я вышел на улицу. Территория вокруг замка впечатляла. Большой ухоженный сад сейчас был припорошен первым задержавшимся снегом. Кусты и деревья походили на декорации к какой-нибудь Новогодней Истории. Я сам не заметил, как отошел от замка, углубившись в лабиринт живой изгороди. Из эстетического транса меня вывел старческий голос.
— Молодой человек, здесь не проводятся экскурсии.
— Что, простите? — обернулся я и уставился на древнего старика с клюкой.
— Вы же из экскурсионной группы? — прокаркал он. — Как вы сюда попали?
— Как-то так… — хмыкнул я. — А что?
— Это закрытая территория и здесь не ходят туристы…
— А почему? На мой взгляд, сад, даже зимой, красивее идиотской мебели и бабских нарядов.
— Вот оно как, — подошел старик ближе. — Вам не по нраву замок?
— Не лучше некоторых родовых мэн… домов. А здесь хорошо, как будто…
Я не смог подобрать определения своим чувствам. Ностальгия какая-то. Такое ощущение, что мне здесь каждый кустик, каждый камень знаком. Вот только как такое словами выразить?
— А хотите я расскажу вам историю этого места?
— Спасибо, но не стоит. Меня уже на входе просветили.
— Я не про замок Лидс, молодой человек, — хмыкнул старик. — Я про вон тот особняк.
Я проследил за рукой смотрителя и за лабиринтом живой изгороди увидел старинный двухэтажный дом.
— Если хотите, можем подойти ближе, — усмехнулся старик. — Там, за вами, чуть левее, есть проход.
Я шагнул в указанном направлении и действительно заметил арочный выход в изгороди. Старик, пыхтя, ковылял сзади. А я уверенно шагнул под арку. К особняку вела простая дорожка, окаймлённая дубами, которые смыкались кронами, делая её похожей на коридор. Я шел, и терялся во времени. Так что крыльцо особняка возникло передо мной неожиданно.
— Поднимайтесь, открывайте, — прилетел мне в спину голос. — Там должно быть не заперто.
Тяжёлая дверь, окованная массивными металлическими пластинами, поддалась легко. Вот только стоило мне переступить порог, как на меня нахлынуло. Это не было похоже ни на что… Люди, лица, события замелькали, как в калейдоскопе. Голова взорвалась болью и я отключился. В себя я пришел от брызг ледяной воды. Меня похлопали по щекам, я открыл глаза и увидел всё того-же смотрителя.
— Ну что же вы так, молодой человек! Вы в порядке?
— Да, спасибо. Просто плохо стало.
— Неудивительно. Столько лет этот дом не знал хозяина, вот и чуть не выпил вас. Вот уж не ожидал, что на старости лет встречу мага из семьи Бейли. Ведь вы же волшебник? Нет, можете не отвечать. В противном случае вы бы не попали на территорию поместья и уж точно не смогли бы войти в дом.
— А вот с этого места поподробнее, — прищурился я.
Рассказ сквиба Мориона Вэнса, последнего из слуг этого дома, заставил меня призадуматься.
Жила-была в соседнем замке некая Мэри Бейли. И было у неё, как в сказке, два сына и три дочери. Две старшеньких нормальные, а младшая — дура, тьфу, ведьма. И построила маменька ей на замковой территории маленькую избушку, то есть особнячок. Всё бы ничего, но Норин Хелен Розмари Бейли оказалась очень амбициозна. И пока её маменька, старший лейтенант авиации Королевского лётного корпуса, спасала свою страну во Второй Мировой Войне, Норин Бейли несла в магический мир идеи Гриндевальда.
И не только идеи. Залетела она от Тёмного Лорда. Хотела мага сильного родить от своего кумира, а родила еле живого сквиба. Свой позор она афишировать не стала, а подбросила сыночку в возрасте двух лет в маггловский приют. После поражения Гриндевальда, Норин Бейли, как ярую сторонницу, арестовали и приговорили к поцелую дементора. Вот после её смерти особнячок и закрылся. А из старых слуг остался тут жить только Морион, который устроился садовником в соседний замок Лидс.
Вот тут у меня нехорошо и засвербело под ложечкой. Ларс рассказывал, что его отец приютский был. А не тот ли это сынок Норин Бейли? Уж больно радостно меня этот домик принял. Дом, как дом. Но вот скажите: откуда у магглорожденной ведьмы может быть родовой камень? С чего я взял? Так ведь что-то вытянуло из меня почти три четверти резерва. Нет, сейчас я разбираться с этим не буду, а то меня снова родители потеряют. Я потом сюда с Ларсом приеду.
— Ларс, — завалился я в кабинет деда, сразу после возвращения из замка. — А расскажи-ка мне про своего отца.
— И что ты хочешь узнать, Хель?
— Биографию и всё, что сможешь вспомнить необычного, — поудобней устроился я в кресле.
Ларс откинулся на спинку, несколько секунд рассматривал потолок и начал:
— Моего отца звали Джон Милтон. Родился он 3 апреля 1932 года. Вырос в приюте Мейдстоуна. Закончил медицинский и работал криминальным экспертом. Патологоанатомом. Его, кстати, очень ценили на работе. Он порой такие заключения выдавал… Это к слову о странностях. В двадцать лет женился на моей матери — Хельге Ольссон. Отец говорил, что мать мне дала имя ещё в утробе. Всё просила назвать сына именно Ларс. Отец это за беременные психи принимал, но при родах моя мать умерла. Он не стал отказывать ей в последнем желании.
Отец больше не женился, но и меня ему воспитывать было сложно. Поэтому в возрасте шести лет меня отдали в Военно-Морской Кадетский Корпус. Виделся я с ним не часто: сначала закрытая школа, потом медицинское училище, и служба на корабле. Умер отец от инфаркта прямо на рабочем месте в возрасте шестидесяти пяти лет. Ровно за месяц до твоего рождения.
— Патологоанатом, значит? Аналог магического некроманта. И врач… Способный убивать и лечить… Тёмный целитель, — выдохнул я. — А ведь Мейдстоун совсем недалеко от замка Лидс. Ларс, у тебя есть фотография отца?
Пересмотрев семейный альбом, я выбрал две фотографии. На одной из них Джону Милтону было чуть больше тридцати, а на второй — почти пятьдесят.
— Ты ведь не просто так спрашиваешь, да, Хель?
— Да. Или у меня паранойя, или я знаю, кто родители Джона Милтона. Вот только меня это пока не радует. Ларс, мне надо все проверить.
В Хогвартс я вернулся камином с Гриммо, 12 за три дня до начала занятий. И тут же оккупировал библиотеку. Найти колдографию Геллерта Гриндевальда было не сложно. Сложнее было откопать данные по Норин Бейли. Но и их я нашел, правда с помощью Красавчика. Он поднял факультетские списки начиная с двадцатых годов и в одном из обнаружилось искомое. 1922 год, Норин Бейли поступает на Райвенко.
— А колдография её есть? — спросил я.
— Разве что где-то на руках у сокурсников. Вот только вряд ли ты где сейчас найдёшь выпускников тех лет. Война выкосила почти всех. Можно ещё поискать на самом факультете. У нас на Слизерине была такая подборка.
— Красавчик, ты же мне поможешь? Ведь правда? Скажи, что не бросишь меня в беде! — театрально взмолился я.
— Это будет вам дорого стоить, мистер Милтон, — хмыкнул Снейп.
— Что, снова финансюшка? Я согласный! Пошли к мальчику-с-пальчику!
Факультет Ровены отличался не только умом, но и сообразительностью. У Флитвика нашлись не только колдографии тех времён, но и краткое личное дело на каждого студента. Приватизировав себе одну из колдографий, я задумчиво поплёлся в подземелья Слизерина. А к кому мне ещё идти с такой новостью?