— Рябой здесь? — спросил худой.
— Наверху, — кивнул головой в сторону лестницы. — А это что за малышка?
— Подарок для Рябого, — ответил Ермолыч.
— Вместо долга что ль? Маловато, — усмехнулся желтая куртка, — но попробуйте.
На этих словах надежда, незаметно попросить помощи у этого парня окончательно рухнула.
Меня потащили к дальней лестнице и вот уже мы заходим в небольшую комнату, такую же ветхую как и все вокруг, но тут хотя бы не воняет и есть признаки жизни: стол, кресло, в котором сидит мужик весь в веснушках, наверное, это и есть тот самый Рябой, у противоположной стены два потрепанных кресла, между ними небольшой обшарпанный столик. Одно из кресел занимает устрашающего вида мужчина с татуировкой на шее. Очевидно, мы своим появлением прервали важный разговор.
— Что вы тут забыли? — нахмурился Рябой. — Деньги принесли?
— Нет, — тут же залебезил Ермолыч, — но у нас для тебя круче подарок. И он подтолкнул меня в спину. А меня будто включили:
— Они меня заставили! — громко проговорила я.
И тишина.
18
Он молчал и смотрел на меня, откинувшись в кресле, постукивая мясистыми пальцами по поцарапанной столешнице. А потом встал и, не сводя взгляда, подошел почти вплотную, так, что его веснушки стали очень четко различимы. Я посмотрела в его безразличные, пустые, оценивающие глаза. Так оценивают лошадь на арабском рынке. И последние остатки надежды ускользнули, как ускользает песок сквозь пальцы. Он дотошно, скрупулезно рассматривал мое лицо.
— Это кто тебя так? Они?
Я кивнула, и надежда — этот маленький, не сдающийся зверек своими лапками опять начал скрести внутри. Но следующие слова опустили на самое дно, самого глубокого, черного колодца:
— Куртку сними.
Я замотала головой, сделав шаг назад.
— Или куртку, или через минуту твой внешний вид будет радовать моих парней. Я понятно выражаюсь? — жестко сказал.
Я молча потянулась дрожащими руками к молнии.
— Ускорьте ее, — сказал, отвернулся и пошел к столу. Худой с Ермолычем рванули ко мне, торопясь исполнить приказ, буквально разрывая молнию на моей куртке.
Я осталась в сером свитере с небольшим круглым вырезом и простых джинсах. Рябой стоял, прислонившись к столу и сантиметр за сантиметром разглядывал мое тело, а мне казалось, что меня медленно окунают в дерьмо. Дрожь омерзения прошла от макушки до пят.
— Видишь, Рябой, ладненькая вся. Ну что скажешь?
— Ну на весь долг не покатит, треть скостить могу, — сказал он задумчиво.
— Послушайте, — нервы не выдержали. — Хотите денег, я…я дам, сколько нужно!
Рябой ухмыльнулся, разглядывая меня, еще раз прошелся глазами по моему телу, очевидно, оценивая шмотки, которые были на мне.
— Прям, сколь нужно?
Я решительно кивнула. Я готова была на все, лишь бы выбраться. Увидев просвет со дна своего колодца, я не готова была его отпускать.
— Да, сколько нужно!
Рябой подошел ко мне, обхватил грудь, плотоядно ухмыльнулся.
— Хороший размерчик, троечка?
Я молчала, не понимая, к чему он клонит. Больно сжал грудь.
— Я спрашиваю — ты отвечаешь. Если есть желание молчать — я могу отрезать тебе язык и удовлетворить его.
Меня передернуло от страха и омерзения, я поспешно ответила:
— Да, тройка.
— Мой любимый, — сказал Рябой, отходя на шаг назад.
— Как зовут?
— Полина, — сказала тихо, смотря куда-то в сторону.
— И имя хорошее.
Подошел к столу, достал пачку «Парламента», прикурил, повернулся, выдохнул дым.
— Вы, двое, за дверью пока подождите.
И худой с мужичком беспрекословно вышли.
— Так вот, Полина, скажу честно — я знаю сколько ты можешь принести или за сколько я могу тебя продать.
— Продать меня? — в каком-то оцепенении эхом повторила я.
Он усмехнулся, бросил недокуренную сигарету и носком ботинка затушил.
— Но я бизнесмен, прежде всего, а потому предлагаю тебе право первой сделки.
— С-сколько? — пытаясь совладать с собой, спросила я.
— Ну давай посмотрим, что мы имеем: две троечки, фигурку, рот вполне рабочий, добавим прекрасное имя. Как думаешь? Во сколько мы можем тебя оценить?
— Не знаю.
— Ну, у нас же переговоры. Предложи свою цену, — откровенно издевался он, предлагая сыграть в его игру без права отказаться.
— Двести? — тихо предположила я.
— Двести чего?
— Двести тысяч.