Отъехал от подъезда и набрал Костю.
— Кость, приставь к Поле снова человечков, как всегда, бесшумно.
— И тебе добрый день, Глеб Аркадьевич! — усмехнулся тот. — Надолго?
— Когда надо снять — скажу.
— Понял. Будет сделано.
— Привет, сын!
— Приветствую! — поприветствовал отца, заходя в его кабинет. — Что за срочность?
— Я тебя отвлек от чего-то важного? — иронично поднял бровь отец.
— Нет. Слушаю.
— Ладно, — выдохнул батя, — к делу, так к делу. Я сегодня лечу в Нью-Йорк на встречу с Хасаном. Пока ты занят, без сомнения, важными делами, — делая на последней фразе язвительное ударение, продолжил отец, — я, кажется, нащупал, чего хочет господин Мурад Беджиков.
— Так. И что?
— Этому молодому засранцу стало наркоты мало. Он уже несколько лет занимался поставкой оружия небольшими партиями мелким бандитским группировкам в южной Африке. Решил позариться на больший кусок. Договор с Гарсиа заключил, хотят наши каналы отдавить. Передел хотят немаленький устроить, людей важных подключили. Надо убрать Мурада с пути, как можно скорее, он так просто без внимания не оставит январский товар. Тебе, надеюсь, не надо рассказывать, что произойдет, если партия не дойдет до адресата?
Глеб утвердительно кивнул.
— Что от меня требуется?
— Я лечу с Хасаном встречаться, чтобы тыл прикрыл на южном направлении, а ты, мой друг, летишь в Швейцарию, встречаешься с Кано. Я договорился. Пусть за Гарсией вдалеке присмотрит.
— Пап, Кано безбашенный. Ты уверен?
— Зато Гарсию люто ненавидит, тот как три года назад заложил его сомалийцам, так и воюют. И если есть хоть мизерный шанс убрать с пути Гарсию, Кано это сделает, уж поверь мне.
— Но он захочет что-то взамен.
— Наркота — категорически нет. А вот, думаю, некий вид товара мы у него готовы будем на переправку взять. Плюс не забывай, сын, если он Гарсию уберет, многие пути для Кано открываются.
— Понял. Вылетать когда?
— Я в четверг вернусь, а ты в пятницу туда к ужину должен прибыть. Так что после обеда отчаливаешь.
— И надолго? — спросил напряженно.
Отец задумчиво смотрел на сына, потом встал со своего кресла и подошел к окну, окинул взглядом печальную серую картину за стеклом: моросящий дождь со снегом, ветки деревьев, лишенные листвы, свинцовые облака. И не поворачиваясь к Глебу, несколько безразлично спросил:
— Ты так и не расстался со своей цветочницей?
— Тебя это не касается.
— Ошибаешься, милый мой, — сказал резко, отворачиваясь от окна. — Если мой сын в разгар назревающей войны задает такие вопросы, значит, очень даже касается! Слушай, а она знает, чем ты занимаешься? Знает, сколько на твоих руках крови? Знает, что ты не просто папочкин наследник, что ты по уши в этом во всем и никогда вылезти не сможешь? Она готова к этому?
Глеб, не мигая, смотрел, вдруг вспомнились ее слова «Отпусти меня. Ты не имеешь права меня втягивать в это».
— Глеб, оставь ее. У нее своя жизнь, у нее дочь. Ты простишь себе, если что-то с ней случится?
— Нет, пап, не прощу! Но… — он остановился, подбирая слова, — черт, — провел пятерней по волосам, — а если я не могу ее отпустить? Пытался, но не могу.
— Глеб, — сказал жестко. — По-моему, с детства я тебя учил, что не бывает «не могу», есть «надо».
Глеб вспылил.
— А, может, я сам разберусь со своей личной жизнью?
— Но ты этого не делаешь!
— Отец, я тебе уже говорил, не смей лезть в это!
Зная сына, Аркадий Иванович понимал, что лучше не доводить — таким путем ничего не добьешься. Тяжело вздохнув, сел в кресло.
— Как знаешь. Но давай договоримся, она не должна мешать делу. Хорошо?
— Не волнуйся. Не помешает, — раздраженно ответил Глеб.
Но парень не учел одного: яблочко от яблоньки недалеко падает. Развернулся и пошел на выход из кабинета. А потому не услышал, как отец тихо сказал:
— Не волнуйся, говоришь?
Взял мобильник, нашел нужный телефон и набрал.
Я зашла в свою квартиру. Когда-то я считала ее своим семейным гнездом. Когда-то я пыталась тут устроить уют. Когда-то я радовалась приобретению этой пусть не самой большой, но нашей квартирки. Когда-то, но не теперь. Прошла на кухню, уселась на табурет, пытаясь проанализировать, что же внутри меня изменилось по отношению хотя бы к этому дому? Что? Может, деньги и роскошь затмили разум и перевернули все во мне? Тут же горько усмехнулась, понимая, нет — это все он, он перевернул. Конечно, я осознаю, что богатство — это неотъемлемая часть Орлова, так же как резкость, самоуверенность и непримиримость. Но я вижу, что он готов уступать — нехотя, ему дается это тяжело, но Глеб готов наступить на горло собственным принципам.