Это был скорее риторический вопрос, но разговор отвлекал меня от боли, и молчать я не собиралась. Я пыталась восстановить разрозненные знания о травмах, которые мне рассказывал дед.
- Надо вправить, - пришла мне в голову «светлая мысль», наконец, - правда не знаю, как…
Он молчал под моим испытывающим взглядом. И в этот раз даже не улыбался. Я обратила внимание, что на нем странная одежда, совсем не местная. Вроде бы и обычная – рубаха да штаны – а все равно что-то в этом не так.
- Есть у меня идея, но тебе не понравится.
- Совсем? – Я подняла глаза на него и почти без страха взглянула на его рога, торчавшие из темных волос, а потом и на всего него.
- Совсем.
Мы помолчали, я ждала продолжения его речи.
- Я практически бессмертен, выпьешь моей крови – может и само все заживет.
- Я ж не демон тебе какой-то там! – Праведно возмутилась часть меня, взращенная в стенах этого монастыря. От возмущения я дёрнулась и чуть не взвыла от боли. Он смотрел также, не мигая и не отводя взгляд. Я вздохнула, вариантов было не так уж много. – А точно поможет?
- Да. Или ты умрешь.
- Хороши варианты.
И пусть та, монастырская часть меня, всё ещё возмущалась, другая часть меня, воспитанная двумя учеными, дедом и дядей, уже подначивала пойти на новый эксперимент. И я… согласилась. Наверное, у меня в тот момент мозги отсохли, как говорила наставница. Но я согласилась. Он снова улыбнулся мне клыкастой широкой улыбкой, от которой по телу пробежали мурашки, а потом завораживающе медленно достал из-за голенища сапога кинжал. Простой с кожаной ручкой, также медленно встал, нависнув надо мной. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы видеть, как он поднес оружие к одной из своих рук и полоснул по ладони. Несколько капель крови упали мне на лицо.
- Пей, - приказал он, и его тон не терпел возражений.
Отказываться было поздно.
Капли капали на губы и стекали внутрь рта. Кровь показалась мне горькой и острой, словно обжигающей гортань и язык. Я поморщилась и хотела отвернуться, но мне не позволили. Двумя свободными руками он держал мою голову, не давая закрыть рот. И пока эти горящие капли падали в сумраке мне в рот, а его глаза прожигали меня странным взглядом, словно что-то менялось в моей голове. Перед глазами появилась темная пелена, из которой обрывками всплывали воспоминания. Взрыв нашего дома, первые дни в монастыре, и то, как отчаянно я сопротивлялась догмам, что прививал монастырь, и которые шли вразрез с тем, чему меня учили мои родные. Как жалела, что оказалась в монастыре, а не в пансионате, который сам дед и построил. Все больше и больше. И все те «заповеди», вбитые насилием и кровью в монастыре, вдруг отступили. Я почувствовала себя свободной, с улыбкой погружаясь во мрак.
Я проснулась под утро. Я лежала, свернувшись на горе еловых колючих веток. Их вчера притащил мой новый знакомый, и его как раз рядом не было. Я села, оглядываясь. Над опушкой вставал рассвет, и костер почти догорел, лишь угли тлели. Я пошевелила ногой и поморщилась. Нога ныла. Я осмотрела её и пришла к выводу, что мне стало намного лучше. Не было той острой боли, она скорее саднила, как если бы это был ушиб или синяк, но самое главное было не это… Я выжила. И меня это радовало.
Какое-то время я посидела на месте, приходя в себя и отгоняя остатки сна, а также решая, что делать дальше. Но поскольку я осталась одна – выход у меня был один: идти на хутор. Там хотя бы есть люди. Я с трудом встала и, осторожно опираясь на суковатую палку, что нашла по пути, стала продвигаться по тропинке. Я была босой и в ночном, так как монастырь обрушился ночью, а переодеться времени не было. К счастью, земля была мягкой и немного влажной, и идти по ней было одной удовольствие. Шла я медленно, вся погруженная в свои мысли, и потому, когда над головой раздался задумчивый голос: «А ты живучая…», - даже вздрогнула.
Я подняла глаза на ночного знакомого. При свете дня он выглядел менее пугающим или мой глаз уже притерся. Деда часто говорил, что человек поразительное существо, ко всему может привыкнуть. Он сидел на ветке, держась за дерево всеми четырьмя руками, я проводила его хмурым взглядом. Он бросил меня, хрупкую девушку, в лесу, но теперь вот вернулся. Зачем?