Поначалу все у них складывалось хорошо. Они даже на родину Юли съездили в небольшой городок на Алтае. Трофимов познакомился с родителями и старшим, уже семейным, братом Юли и пришелся всей родне по вкусу. Но ровно через год после скромной свадьбы жена оставила его с младенцем на руках, скончавшись при родах.
Родственники Юли предложили взять мальчика к себе, родители обещали заботиться о нем и растить его, как собственного сына.
Трофимов отказался, стараясь при этом не ранить чувств бабушки и дедушки, и без того сломленных свалившимся на них горем, не преминув заявить, что всегда будет рад видеть их у себя.
Лена помогала ему выходить младенца, стала крестной матерью Богдана, но замуж выйти за Юру категорически отказалась. А в тридцать пять лет родила Олега. Никому не сказав, кто его настоящий отец.
Трофимов был ошеломлен, но допытываться о том, кого она предпочла ему, не стал. И Елена была ему за это благодарна.
Богдану в то время было пять лет, и он охотно возился с маленьким Олегом, нянчил его, возил на коляске, потом играл с ним в песочнице и катал на дворовых качелях. Но стоило мальчикам подрасти, как они отдалились друг от друга, к огорчению и Елены Павловны, и Юрия Евгеньевича. Но ни тот, ни другая не стали принуждать детей к общению.
И, вот Богдан жив-здоров, радует своими жизненными успехами отца, а ее Олежка…
— Ну, что, Леночка, ты согласна? — донесся до нее, точно сквозь туман, голос Трофимова.
— Неужели ты думаешь, Юрочка, что следователь из губернской столицы станет заниматься Олежкиным делом. Да им и не положено… Там же своя субординация в этих следственных органах.
— Я и не говорю, что следователь сам будет искать преступников. Богдан говорит, что у этого следователя друг работает частным детективом.
— Но частного детектива никто не допустит…
— Не беспокойся, ты же знаешь, где работает Богдан.
— Ну да. — Коршунова задумалась, и Трофимов ее не торопил.
— Я… Я даже не знаю. — Елена Павловна стиснула пальцы правой руки левой.
— Лена, мы не должны упускать такой возможности, — проникновенно произнес Юрий Евгеньевич, осторожно коснувшись ее плеча.
— Я согласна, — кивнула Елена Павловна, — я готова заплатить более, чем хорошо, — неожиданно горячо вырвалось у нее, — только…
— Не беспокойся, Богдан все сам уладит.
Коршунова кивнула и снова отвернулась к окну, где осенний день продолжал писать дивные картины из листьев, цветов и лучей, а Юрий Евгеньевич вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.
Если бы Шура был магом и волшебником, он немедленно сделал бы так, чтобы в родном полицейском отделении воцарились тишина и порядок.
— Но черта с два! — выругался Наполеонов.
То и дело звонили телефоны, раздавались торопливые шаги, хлопали двери, стучали чашки, из которых постоянно пили чай или кофе, кто-то безумолку стрекотал за стеной, а из туалета валил столбом сигаретный дым.
— Содом и Гоморра, — сердито проворчал Шура.
На его столе снова затрезвонил телефон.
— Наполеонов слушает.
— Здравствуйте, Шура! Или лучше Александр Романович? — пророкотал из трубки бархатный голос.
— Здрасте. Смотря, кто беспокоит…
— Вас беспокоит Богдан Трофимов из Н-ска, надеюсь, вы меня не забыли?
— Нет, конечно, рад слышать. И для тебя я — Шура.
— Спасибо. Я, в общем-то, звоню по делу.
— Жаль, так ты не у нас в городе?
Богдан вспомнил, что они с Шурой в прошлый раз перешли на «ты», чертыхнулся про себя и ответил:
— У вас. Мне очень нужно с тобой поговорить, я, собственно, для этого и приехал. Где и когда мы могли бы встретиться?
— А ты где сейчас? — спросил Шура.
— Недалеко от речного порта.
— Как я понимаю, ты на машине?
— Да.
— Тогда подъезжай… — Шура назвал улицу недалеко от своего местопребывания, — там есть кафе «Ветерок». Буду ждать тебя на открытой веранде в двенадцать часов.
— Спасибо, Шура.
— Пока не за что.
Через некоторое время Наполеонов убрал в сейф дело, над которым работал, и вышел на улицу.
Погода радовала. Солнце, висевшее в синем небе, казалось по-летнему золотым. Только свет, лившийся с небес, был не ослепительным, а мягким.
— «Есть в осени первоначальной, короткая, но дивная пора. — Весь день стоит как бы хрустальный…», — вдохновенно продекламировал Шура вслух строки Тютчева и, заметив улыбки прохожих, улыбнулся им в ответ.
Лениво плывшие облака настроили следователя на еще более лирический лад, напоминая взбитые сливки для его любимых пирожных…