— Нет, я только по делу сюда приехал.
— Жалко, — едва слышно произнесла она.
— Чего жалеть? Не буду больше вам глаза мозолить. Я же вижу, что лучше нам не встречаться.
Она посмотрела на меня с укором и вдруг, нахмурившись, громко возразила:
— Вы меня не поняли. Мне жалко, что не придется больше с вами советоваться. А у нас как раз случилась беда на заводе, и я не знаю, как теперь поступить. Помните, я вам рассказывала про трех наших ребят, которые на работу пьяные являлись. Вы еще фамилии их записывали: Филицин, Саввин и Зыков. Теперь я боюсь, что они совсем худыми делами занялись. У двоих часы откуда-то вдруг появились, а у третьего рубаха шелковая с чужого плеча. Других ребят они сторонятся, связались с каким-то прощелыгой. Я хотела было с Нефедовым поговорить, но боюсь, что он их сразу заберет, а это, может быть, пока не нужно. Получится скандал, зря опозорим ребят. Они и так какие-то издерганные, особенно Гоша Саввин. У него большие неприятности в семье. Да и Ленька Зыков тоже ненормальный какой-то ходит.
— Ненормальный… Ненормальный! — послышался вдруг из-за переборки сердитый голос Василия Лукича. — Много ты понимаешь в ребячьей душе?!
И он в туфлях на босу ногу и в нижней рубахе, заправленной в брюки, показался в дверях.
— Ты про этого Леньку худо не говори, — обратился он к дочери, — и не выставляй его преступником каким-то. Разобраться прежде нужно, а потом уж в милицию бежать. Этот Ленька — несчастный парнишка, хуже чем сирота. Отца его фашисты убили, а мачеха у него — стерва. Сама на его пенсию жила, да его же куском хлеба еще попрекала. Из-за нее он и школу бросил. Некогда ему было уроки учить, потому что заместо прислуги он у ней был: и полы мыл, и за ребятами ходил, как нянька. Теперь он в общежитие от нее ушел, но и тут ему житье оказалось не малина. Приглядеть некому, ходит грязный, оборванный, деньги куда-то между пальцев текут. Я его сколько раз к себе звал, чтобы потолковать по душам, жизнь ему помочь наладить, но он ни в какую. Завтра хоть силком, да притащу, может, не поздно еще. А ты, мать, — обернулся он к дверям, — накормишь его да рубахи ему постираешь, а то зарос он совсем.
— Ну вот, нашел еще постирушку, — отозвалась из-за перегородки Марфа Никитична, — мало у меня с вами хлопот.
Но Василий Лукич не обратил внимания на ее реплику, зная, что она не откажется помочь парнишке, и продолжал, обращаясь к дочери:
— Еще неизвестно, чья вина, что такие мальчишки с пути сбиваются. Много ли мы думаем о том, что их не только кормить да учить требуется. Ведь из каждого из них еще настоящего человека вылепить нужно. Они в этом возрасте, как глина. Беда, если в плохие руки попадут.
— Мы и воспитываем их! — запальчиво возразила Галя. — Мало ли мы разных мероприятий с ними проводим.
— Каких мероприятий? Может, про лекции скажешь, которыми вы чуть не каждый выходной нас пичкаете? «Сон и сновидения»! — выкрикнул он, разводя руками. — «Вулканы на луне»! Подумаешь! Интересна молодым ребятам эта музыка! Им живое дайте, чтобы захватило до самых кишок. Чтобы пример они могли взять, чтобы смелость, умение, сметку свою могли потешить и попрактиковать. Вот это другое дело.
Ты посмотри, кто на ваши лекции ходит?! Как раз тех-то, кого особенно нужно воспитывать, вы вулканами на луне к себе в клубы не заманите. Им бы скорей охотничий или рыболовный кружок подошел.
— И вообще, — обратился он ко мне, — злость меня подчас разбирает, когда присмотрюсь, как у нас на заводе к человеку относятся. Если запорет парень ценную деталь, так шуму об этом на цельную неделю. Его и в партком, и в завком, и к директору таскают, и в газетке изобразят, будто это не человек, а чудище морское. А коли свихнется парень, запьянствует или еще хуже — подколет или ограбит кого, так об этом молчок. Пусть, мол, милиция с ним разбирается, а наше дело — сторона! А выпустят его из тюрьмы, так он, как герой какой, своими подвигами хвастает, а ребята стоят вокруг, уши развеся, интересуются, вопросы разные задают, будто невесть какой знатный мореплаватель из путешествия прибыл… И если не вернется он, так тоже как будто все в порядке: поговорят о нем маленько, что арестован, мол, такой-то, и забудут.
— Я вам вот что скажу, — вымолвил Василий Лукич просительным тоном, — в ваши дела я не мешаюсь, делайте все, как вам положено по закону, но и над тем подумайте, что я вам о Леньке сказал. Если можно, то я на поруки его возьму. Не думаю, что нельзя его выправить. Не так уж, поди, глубоко в нем эта зараза засела. Я над ним шефство возьму, приглядывать, как за своим, буду. Стыдно мне и за себя и за всех, кто его отца, Ефима Зыкова, знал: не присмотрели мы за его сынишкой, а ведь Ефим за нас на фронте жизнь отдал.