Поднимаю руку и четырьмя пальцами делаю приглашающий жест.
Стоит.
Ну, слюнтяй.
— Ты же вроде подраться хотел, — произношу я глухо.
Мое дыхание даже не ускорилось.
На тех козлов, которые корчатся в разных частях камеры я и не смотрю.
— Ну, чего застыл? Или передумал?
Зэчара судорожно кивает головой и поднимает руки вверх — типа, сдается.
Ухмыляюсь.
— Братан, — начинает гундеть он, — попутали, братан. Мастью ошиблись — думали ты лох…
— А я? — открыто усмехаюсь я.
— А ты ровный пацан, братан.
Мне становится очень мерзко не то, что разговаривать с ним. Даже смотреть.
Но.
Дело есть дело.
— Попытали чутка. С кем не бывает, братишка. Не в огорчение, — продолжает умасливать меня.
Не в огорчение, значит.
Кто-то другой на моем месте мог бы подумать, что это случайность.
Бытовой, мать его, конфликт.
Но у меня чутье.
И оно подсказывает, что все не просто так.
Подхожу ближе — доходяга пятится.
Не торопясь, поднимаю упавший табурет. Усаживаюсь. И поднимаю на него лицо.
Стоит, вытянувшись передо мной.
— Ну, рассказывай.
Сереет на глазах. Заметно подрагивает. Как затравленный зверек.
Хмурюсь, выказывая нетерпение.
— Давай мы время сэкономим, — говорю, — вон, на друзей своих посмотри. Потом на меня. Повнимательнее. И дурачка не валяй.
Прямо смотрю ему в глаза.
— Говори, — и на выдохе добавляю, — блять.
«Блять» — это нечто вроде точки. Такой весомой жирной точки.
— Да че говорить-то, братух? — суетливо вертится мужик. — Малява пришла…
— Не пизди, — останавливаю поток слов.
Обмякает и затравленно оглядывается по сторонам.
— Ну, епта…
— Не епта, фильтруй базар.
Осаживаю его раз за разом.
— Ну, короче, — видно, что ему, не обремененному интеллектом, не просто подбирать слова.
Ну, пусть поднапряжется. Читал, что полезно для нейронных связей.
— Гражданин начальник попросил прессануть новичка…
А вот это уже похоже на правду.
— Сказал, без жести…
А вот это уже нет.
Не будь я — я, эти гиены оторвались бы по полной.
Таким только до крови бы дорваться…
— Че за начальник?
— Да я хуй… ой… да я не в курсах, братух…
— Тратишь мое время.
— Ну, вернее, этот, как его… щас вспомню, братух.
Старательно изображает напряжение.
Я уверен, все он прекрасно помнит. И знает.
Такие дела просто так не делаются.
Но даю возможность ему проявить себя в актерском мастерстве.
Никуда пока не тороплюсь.
— Ну вроде капитан он…
Киваю. Все и так ясно.
Только подтверждение требовалось.
— Братух, повторюсь: попутали мы с корешами…
Киваю.
Мне похер на его извинения.
— Собери своих друзей в компактную кучку где-нибудь в стороне и сидите — не отсвечивайте.
Он кивает и бросается к друзьям, которые постепенно начинают приходить в себя.
Отворачиваюсь к меленькому, забранному решеткой окошку.
Видно только кусочек темного неба.
На нем — одинокой точкой яркая звездочка.
Эта звездочка манит и вселяет надежду.
Перед глазами тут же возникает образ Ольги.
— Что тут происходит, а, задержанные? — гремит голос у входа.
Что ж, Оля, подожди, мне нужно решить еще кое-что…
Глава 21
Демид
— Да все в порядке, командир, — тут же раздается крик.
Молодцы. Мысленно хвалю я и поворачиваюсь ко входу.
Полицейский оглядывает камеру волчьим взглядом и останавливается на мне.
— Подойдите… пожалуйста.
Ага, значит навел все-таки справки обо мне.
Поднимаюсь и не торопясь подхожу к решетке.
Киваю, мол, чего хотел.
Не было бы решетки можно было бы подумать, что он ко мне в приемную пришел.
Помощи просить.
Надзиратель понижает голос:
— Вы хотели с кем-то связаться?
Киваю. Оглядываю погоны парня.
— Позвони моему адвокату, сержант, — и диктую цифры.
— А, — мнется парень, — как насчет вознаграждения?
Все их устремления читаются на раз-два.
— Сделай. Не обижу.
Смотрит мне в глаза и находит в них достаточно подтверждений для себя.
— С ними проблем нет? — кивает мне за спину на других заключенных.
Оглядываюсь.
— Никаких, — и возвращаюсь к столу.
Через пятнадцать минут из коридора до меня доносится спокойный голос Льва Аркадьевича — моего адвоката.
А вот и кавалерия прибыла!
Его голос всегда вежливый и тихий обычно вызывает вокруг себя большую суету.