Единственным элементом, привносившем разнообразие в жизнь малыша было окно, забранное ржавой решеткой. В нем, как в том старом телевизоре круглосуточно показывали жизнь большого города. И в те дни, когда самочувствие позволяло, мальчик сидел у окна и думал о чём-то, глядя поверх больничного двора на улицу, раскинувшуюся по ту сторону забора, на пёстрый поток машин и людей. Он понимал, что это – ещё не весь мир, но довольствовался малым.
2.2
А город, простирающийся за ржавым забором, жил по осенним законам, обтекая старую больницу со всех сторон, как река минует высокие скалы, стоящие на её пути. Потрепанные авто всё неслись куда-то по проспекту, скрываясь за поворотами. В продуктовом магазине, что стоял напротив больницы толпились бесконечные очереди, вмещающие, кажется, добрую треть всех горожан, в то время как другие две трети корпели у станков, скрипели ручками в тетрадях, строили, продавали – словом, занимались вещами обыденными, где-то за пределами поля зрения.
Небо ежеминутно рассекали косяки оголтелых перелётных птиц, спешащих к далёким землям. Когда отлетели последние стаи, небо вновь навек осиротело, поскольку над этим участком земли никаких иных летающих объектов за всю города не наблюдалось ещё со времён Чкалова, который якобы здесь когда-то пролетал, что, но скорее всего, было выдумкой.
А Володя всё наблюдал и наблюдал, не зная иного досуга. И через некоторое время его внимание стали привлекать сценки, разворачивающиеся прямо под окнами. Тут его ждало знакомство с куда более загадочным миром и вскоре всё внимание мальчика было приковано к больничному двору.
Главным героем здесь был дворник. Каждый день он сгребал в бесформенные кучи листву, еще не совсем облетевшую с рассаженных по территории больницы берёз. Это занятие не приносило ровным счётом никакой пользы: листва продолжала падать с каждым днём всё больше и, видя такое дело, дворник с досады бросал метлу в самый разгар работы и уходил на затяжной перекур. А назойливые желтые и рыжие листочки, словно перья сильно линяющей птицы, липли к асфальту, путались в траве, застревали в досках дворовых скамеек. Но дворник был тот ещё упрямец, и каждый день возвращался к борьбе за чистоту.
Примерно раз в два дня в этом моноспектакле происходил переломный момент, когда во дворе появлялись двое широкоплечих санитаров с носилками, на которых лежало что-то, накрытое чёрной клеёнкой. Если дворник в этот момент мёл, то он моментально отступал в сторону, откладывал метлу и старался не смотреть на носильщиков. Угрюмые и молчаливые, санитары относили носилки в неприметное одноэтажное здание у забора, и возвращались через несколько минут, уже с пустыми носилками. При этом один из них каждый раз был бледен, как лист бумаги и обязательно останавливался, чтобы покурить.
Содержимое носилок было для Володи одной из самых животрепещущих тайн и, общаясь с врачами и сиделками, помимо прочих вопросов, он каждый раз интересовался, что это такое каждый день таскают в один конец санитары. И каждый раз ответ ускользал от него: сиделки неуклюже отнекивались или неумело врали, а врачи как более искусные во вранье - ловко переводили разговор в другую сторону. И лишь уборщица – старая скрюченная женщина с едва заметными усами, отвечала куда прямолинейно - «Не дай Бог тебе узнать», после чего начинала вполголоса – будто про себя – рассуждать на излюбленную темы: почему таким молодым да ранним такая участь досталась, где справедливость в мире и куда смотрит правительство.
Из всего этого Володя сделал вывод, что никто толком и сам ничего не знает, и решил разнообразить свой досуг рисованием.
Глава 3
Владимир любил рисовать. Долгие дни и вечера он коротал за этим занятием в стенах детского дома. Пока другие дети играли во дворе, выбивали друг из друга дурь и выдумывали всевозможные проказы, Володя сидел за столом или просто на полу и по нескольку часов выводил неокрепшей рукой свои каракули на тетрадных листах, газетах и обрывках обоев.