Он рисовал самозабвенно, с упоением и завидной усидчивостью, столь несвойственной маленьким детям. Нет, у него не было абсолютно никакого таланта, прямые линии у него получались редко. Это были совершенно обычные рисунки, далёкие от шедевров. Но для мальчишки они были целым миром, красочным и живым. Тем миром, которого он был лишён с раннего детства. Один рисунок плавно перетекал в другой, выстраиваясь в целые панорамы с фантастическими городами, населённые причудливыми существами и растениями. Большую часть изображённых им сцен Володя заимствовал из окна спальни, из немногочисленных книжек с картинками, с заднего двора где обычно играли ребята.
С верхнего этажа детского дома - поверх бетонного забора — открывался вид на большие города вдалеке, фабричные трубы, покосившиеся столбы вдоль просёлочной дороги и голубеющий вдалеке лес. Иногда по дороге, мимо детского дома проезжали тракторы и грузовики, в тот же миг становясь объектами рисования. Мало-мальского представления об облике и быте других, нормальных людей — не в серых казённых одеждах, и не с разбитыми носами, заострёнными скулами и маленькими бегающими глазками, и не с бочковидными как у Аделаиды Тихоновны телами – он не знал. Не знал, как выглядят обычные городские улицы, не поросшие бурьяном и борщевиком и без залитых бурой жижей колеями разбитых дорог. Поэтому во многих Володиных рисунках была частичка выдумки. Его личные представления о мире.
Мало кто понимал его творчество, а впрочем Володя и не старался с кем-либо делиться этими знаниями, да и своим творчеством. Кто-то из сверстников пытался выменять его рисунки на хлеб или даже непонятно где украденные конфеты, но юный художник был непримирим, вплоть до того, что приходилось драться за свои шедевры и тщательно прятать их по ночам.
Поэтому у Степнова не было друзей. Зато была целая пачка рисунков. И к его большой радости, среди пожитков, переданных врачам в день госпитализации, была кипа его художеств.
Первым делом, освоившись в палате, Володя разобрал свои работы и расставил самые удачные на полу вдоль стен и на подоконнике. Вот где бы пригодился клей из каши — на стенах так много места, а приклеить рисунки нечем.
Тут же встал вопрос — чем и на чём рисовать. С этим он приставал ко всем, кто входил в палату: к врачам и сиделкам, к уборщице, к электрику, который однажды пришёл и заменил старую тусклую лампочку на новую — точно такую же тусклую. Даже к той странной рыжеволосой девице, которая имела обыкновение разгуливать по коридорам и заглядывать на несколько мгновений во все палаты подряд, Володя успел пристать с парой вопросов о карандашах и бумаге. Обычно все пожимали плечами или отмахивались. Уборщица иногда приносила огрызки карандашей и старые не пишущие ручки, выметенные из-под шкафов. И это был прогресс. Холсты же заменили пожелтевшие страницы из пачки листов назначений и старого амбулаторного журнала — этот поистине королевский подарок Володя обнаружил однажды утром под дверью палаты но так и не узнал личности дарителя.
Но — дело пошло. И новые рисунки дополнили старые, а сюжеты черпались из больничного окна. Дворник воюет с листвой, санитары несут загадочное нечто под чёрной клеёнкой, в магазине напротив очередь из двадцати человек.
На фоне этой творческой эйфории самочувствие мальчика немного улучшилось, Володя даже начал слегка поправляться, оставаясь, однако, слаб и бледен, а вот врачебный контроль, больше похожий на конвой, не ослабевал. Мало кто заметил, что терапия рисования шла ребёнку на пользу, но спасибо и на том, что никто не препятствовал этому увлечению. Даже наоборот, в этом славном начинании мальчик вскоре обрёл союзника.
Светлана Викторовна, узнав по сарафанному радио об увлечениях мальчика, пришла однажды к нему в палату с пачкой настоящей бумаги и цветными карандашами, чем вызвала его бурный восторг и одобрение. Впоследствии она часто навещала Володю, снабжая его расходными материалами, а иногда и сладостями. Порой, присев на краешек кровати или поломанный табурет, она просто наблюдала, как мальчик с упоением выводит на листе бумаги свои — одному ему близкие и понятные – миры и персонажей. Можно было предположить, что она прониклась жалостью — если не симпатией – к этому маленькому герою, стоически выдерживающему капризы неизвестной болезни. Её умиляли его светлые вихры и маленькие неловкие ручки. И ужасали многочисленные гнойники, время от времени без каких-либо причин возникавшие на тощем тельце.
Своих детей у Светланы Викторовны, как известно, не было. На этот счёт у орды её подчинённых имелось своё мнение и даже целый альманах противоречивых сплетен. Но все были солидарны в том, что старшая сестра взяла над отщепенцем шефство.