Дэн выругался в космос и, достав телефон, набрал Олю.
Она ответила почти сразу. Будто перед глазами промелькнуло: услышала звонок, всполошилась, нахмурилась, стала рыться в карманах своей слишком короткой для февраля куртки. А увидев, кто звонит, зависла всего на секунду — взгляд светлый, больной, почему-то удивленный — с тем, чтобы мазануть пальцем по экрану. Каждое действие, черт подери, как если б сам видел. Когда успел-то так ее изучить?
— Дэн, — услышал он Олин голос, безжизненный и какой-то далекий.
— Ты где?
— Я… еще на базе… ну, на улице. Я не ушла. А ты?
Не ушла. В дом, где одна, — не ушла. После всего, что видела ночью, — не ушла. Дэн рванул к раздевалке.
— Я сейчас выхожу. На сегодня наконец-то все. Подожди немного, домой поедем.
— Я и жду. В смысле, тебя жду, — последнее — совсем тихо.
Очень скоро оказавшись на улице, Денис увидел Олю.
Она стояла уже за КПП, пряча нос в шарфе. Длинный испуганный молодой жирафик. К тому же, кажется, изрядно замерзший. К концу месяца в начавшейся схватке зимы с весной зарядили сумасшедшие ветра и сырость вдохнуть не давала. Оля, похоже, в самом деле и не дышала. Или дышала лишь через раз. И на лице — не только следы переутомления или грусти. Она все еще была дезориентирована и вряд ли могла разобраться в собственном состоянии.
Едва Дэн очутился рядом, она сама потянулась к нему всем своим худеньким телом, казавшимся обманчиво хрупким даже в объемной зимней одежде, и вдруг сказала голосом, в котором по-прежнему жизни не было:
— Он сильно зверствовал?
— Нет, все нормально. Ты зачем мерзла? Идем!
— Не хотела тебя пропустить. А на КПП маячить — тоже не того…
— Надо было позвонить, — взяв Олю за руку, Денис довел ее до машины и усадил внутрь. Как и там, на пожаре, она не выдергивала ладонь, а смиренно шла рядом. Сел сам, включил на максимум печку и, пока грелся двигатель, рассматривал ее опустошенное, безжизненное лицо. Она была сжатой пружиной, чуть тронь — разожмется до предела, рассыпавшись на молекулы, не выдержав силы упругости.
Ехали в тишине — о чем можно было говорить? В эти минуты они словно понимали друг друга без слов. Так казалось Денису. Он смотрел на дорогу, стремясь поскорее добраться, ради них обоих. У Олиного дома остановил машину под самым забором, чтобы она не мешала проехать, и, наконец нарушив их тишину, спросил:
— У тебя диван запасной есть? Я обратно не доеду.
— Пойдем, — кивнула Оля. Ее подбородок дернулся. И теперь уже она вела его за руку. К калитке. По двору, уже такому знакомому. До крыльца.
А на крыльце, покуда она возилась с замком, он очень хорошо видел ее сосредоточенный профиль. И это тоже понятно. Бродя по пустым и темным, пугающим лабиринтам внутри себя, Оля пыталась занять собственные руки и собственные мысли чем угодно, только бы не думать и не говорить о том, что случилось.
— Пойдем, — повторила она, заводя его в прихожую. Последняя вспышка ее суетливости пришлась именно на это место. Она торопливо расшнуровывала ботинки, разматывала шарф. А потом спросила — как будто часть вибрирующей энергии выбросила из себя: — Ты же не обидишься, если я пока не дойду до кухни?
— На кухне диван? — развеселился Басаргин. Штатный семейный клоун.
— Нету у меня дивана.
— Придется в машине дрыхнуть. И ты отдыхай!
— Пойдем, — устало сказала она в третий раз и снова взяла его за руку.
Повела за собой. К себе. В маленькую комнатку, кровать в которой, надо сказать, занимала почти все пространство. Здесь Оля засыпала еще подростком с того дня, как Леонила Арсентьевна впервые забрала ее на «перевоспитание». Странно. У нее тут угол свой был, а у Ди — нет.
— Есть еще бабушкина, — хрипловато объяснила Оля, когда они оказались стоящими рядом на ее пороге. — Но я там ничего не меняю. Ты не против? Раздевайся, ложись.
И с этими словами она отделилась от него, пройдя к окну, чтобы закрыть шторы, погружая комнату в полумрак.
Информацию Дэн воспринимал уже плохо. Настолько вымотанным он не был давно. Быстро скинув джинсы и куртку со свитером, притулил одежду на стул, попавшийся под руку, и отрубился раньше, чем его голова коснулась подушки.
Оля некоторое время стояла, отвернувшись и глядя в окно сквозь щель в ткани. Голые деревья, покрытые каплями дождя. Черные-черные, будто бы выгоревшие, как и черная земля под ними. Спазмом сжало горло, и она заставила себя отвернуться, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, чего боялась и чего хотела. Картинка идеальной жизни, в которой выбор пал на нее. То, чего быть не может. Если бы она могла хоть о чем-то еще думать, то, наверное, ужаснулась бы.