— Так и тебя там не было! — пробурчал Жорик. — Не слушай ее, Ольгунь, врет она все.
— Не вру! — заорала Машка. — Генка тоже с ним не поднимался! Никто не видел! А я слышала по рации, как жена этого бедолаги кричала! Так что, не надо мне тут рассказывать! Басаргин ваш — никогда ангелом не был!
— Но и убийцей не был! — выпалила Надёжкина и не выдержала. Слишком много. Слишком страшно. Слишком больно. Вскочила со стула, понимая, что сейчас попросту разрыдается, и рванула из диспетчерской, даже не чувствуя под ногами пола и теряя связь с реальностью. От такого страха, какого не испытывала, даже когда Диана лежала в реанимации, и никто не ручался, что она выживет. Тогда Оля была ребенком. Тогда Оля еще не понимала до конца, что есть вещи, которые навсегда остаются с человеком. Смерть — одна из них. Смерть близкого или смерть чужого. Не-по-пра-ви-мо-е.
Олька неслась коридором в раздевалку. Туда, к шкафчику, где лежали его вещи, будто бы для того, чтобы самой убедиться — Дэн ушел. Совсем. Его больше тут не будет.
Металлические ящики. Валяющиеся кое-где неспрятанные вещи. Ключ в пустующем. Денисовом пустующем. Оля дернула на себя дверцу и, не увидев ничего, кроме рукавицы, видимо забытой, прижалась лбом к холодному металлу и всхлипнула. Плечи ее задергались в неконтролируемых рыданиях, и она почти что осела на пол, едва ли отдавая себе отчет, что у нее больше нет никаких сил.
Рядом снова нарисовался Каланча. Поддержал, не давая ей упасть, и приобнял за плечи.
— Все, все! Ольгуня, все! Прекращай… не реви. Никого Дэн не убивал. Не слушай Машку, живые все, — бухтел он.
Оля повернула к нему голову и хрипящим голосом спросила, вцепившись в его форму:
— Что случилось? Как так, Жор?
— Ну там… врезал Дэн дебилу одному в морду. А как не врезать? — возмутился Каланча. — Он ребенка хотел из окна выбросить. В квартире закрылся. Сначала мебель выбрасывал, барахло… А потом ребенка собрался. Мудила. Дэн через балкон лез…
— Как ребенка из окна? — выдохнула Оля.
Жорка развел руками.
— И его за это уволили?
— Он сам.
— Как сам?
— Сам заяву накатал.
Оля подняла на Жору глаза и хрипло выдохнула, будто раненое животное. Чертов прибитый жираф.
— Его посадят?
— За что? — ошалело уточнил Каланча.
— Не знаю… за нанесение побоев? Машка же говорит, он его сильно… — Оля всхлипнула и уткнулась лбом Жорке в грудь. А потом так же резко отстранилась.
— Машка наговорит, ага, — ворчливо отозвался он и, быстро глянув на Олю, отнял от нее руки и сунул в карманы. Секундная неловкость, стертая Олиным отчаянным кивком головы, мол: «Понимаешь?». И Жоркино пожатие плечами: «Не дурак».
Еще секунда молчания. А потом Надёжкина шмыгнула носом.
— Зачем ей врать?
— Ну ты даешь, — Каланчовская челюсть отвисла в удивлении. — Она ж за ним бегает. А он ее того… посылает.
Оля вскинула на него глаза.
Длинные слипшиеся ресницы дрогнули.
Пазл сошелся. Все стало на свои места.
— И давно? — криво усмехнулась Оля, заранее зная ответ. Потому что другого ответа быть не могло.
— А как пришла, так и бегает.
Смешно. Оля отошла от Жоры и медленно добрела до лавки, стоявшей вдоль стены. Села. Посмотрела в потолок.
«От него держись подальше».
«Ни одной юбки не пропустит».
«И вообще урод и редкостный бабник».
Урод… Смешно, черт подери!
Сердце тяжело ухало о ребра. Оля устало смежила веки. Как дальше быть? Что теперь? Что осталось? Осталось ли хоть что-то?
И ведь он не позвонил, не написал, вычеркнул. Она добилась того, за что боролась. Он тут один, ее не было. Ее не было, когда ему нужно было, чтобы была…
— Ты не знаешь, как он сейчас? — облизнув пересохшие, воспаленные губы, медленно спросила Оля.
— А у него спросить не судьба? Ты это… какого фига от него столько времени гасишься? — в роли почти свахи Каланча выглядел комично.
Оля горько улыбнулась. Потолку, а не свахе. И устало сказала:
— А потому что дура безмозглая. Прости меня, Жор.
— Угу, — буркнул он. — Ясно.
— Не ясно только, как смену продержаться, — сорвалась она в пропасть.
— Машку не пришиби, — ухмыльнулся Каланча и, потоптавшись рядом, сказал со вздохом: — Пошел я, в общем.
Оля не смотрела ему вслед. Потолок оказался неожиданно примечателен в смысле изучения. Она так и сидела, задрав голову и то и дело скатываясь в банальный бабий рев. И не понимала, как успокоиться. Изо всех людей на земле ей нужен был мужчина, которого она отвергла. Поверив чему угодно, но только не ему. Машке, слухам, собственным глазам, которые могли и врать.