— Но он же бросил тебя тогда.
— Ну бросил… Его и сейчас ко мне тянет только из чувства вины. Я себе напоминаю об этом каждый раз. И эти чертовы шрамы…
— А после него ты никогда больше не влюблялась?
— Ни до, ни после. Так, Лёка, бывает.
Лёка знала, что так бывает. Бывает еще и не так. Бывает — как у нее. Когда сама во всем виновата. Но как виновная она не бралась теперь судить, стоит ли Дианкин препод прощения. Сама ведь тоже — сотворила ровно то, что сотворил он, пусть и причины у нее были иными.
Две недели, в конце концов, истекли. Последний день. Пирог для любимого расчета, испеченный вместе с Дианой на кухне их простого жилища, в котором не могли жить дочери народной артистки Белозёрской и профессора Надёжкина. Ласковый взгляд на Савелия — что-то еще тут от них с Денисом останется. Назло Машке и неожиданно подобревшему Пирогову. Трудовая книжка в отделе кадров. И слова сожаления и пожелания удачи и от начальства, и от ребят. И обязательное, традиционное «не гореть!», сказанное ей почти что хором. И ее отзыв «мы не горим, мы тушим» — сквозь слезы.
Потом Юрка с Генкой зачем-то вызвались подвезти ее домой вместе с коробкой от бумаги, в которую она сложила остатки своих вещей, то, что не вывезла раньше, — мол, дождись на КПП, мы только смену сдадим!
А на следующий день у нее был поезд. Купила первый попавшийся билет — лишь бы скорее. Лишь бы к Денису. И сразу бы уехала, черт с ним — отоспаться при желании можно и в плацкарте. Да только на «прям щас» ни одного места не нашлось.
Потому остаток этих суток был посвящен тому, чтобы собрать чемодан — иначе, ей-богу, уехала бы с одним рюкзаком и ноутбуком — диплом-то все равно надо дописать. А Диане был проведен инструктаж — постепенно перетягать Олькины принадлежности для лепки кукол на почту.
«В этом селе хоть отделение есть?» — с сомнением в голосе поинтересовалась Ди.
«Конечно, есть! Там вообще что хочешь есть. Пирогов намекал, что даже депутаты среди туристов водятся! Но самое главное — моя печка! Проследи, чтобы хорошо упаковали, она у меня японская, дорогая, зараза».
«Да поняла я, поняла!» — смеялась сестра. И угрожала приехать, когда станет скучно в Киеве. О Франции пока не вспоминала.
Последнюю ночь Оля снова бодрствовала. Не потому что график сбился. Иногда она так уставала, что сутками могла спать. А потому что держала перед самым носом телефон с открытым на нем контактом Дениса.
Позвонить ему? Написать?
«Встречай на станции, еду Раховским поездом».
Смешно. И так страшно, что лучше даже не дышать.
Но желание услышать его голос на протяжении этих чертовых двух недель было столь сильным, что в эпицентре апокалипсиса по-надёжкински она едва не сгорела. Истончала ее броня. А чтобы быть с Денисом, броня совсем не нужна.
Ночь Оля продержалась. И утром держалась — при Диане, которая усиленно ее опекала, а уже днем, стоя на перроне железнодорожного вокзала и ожидая свой поезд, все-таки плюнула и набрала его номер.
Ей пришлось выслушать бесконечное количество гудков, пока наконец в трубке не раздался звонкий женский голос.
— Слухаю!
Оля резко убрала телефон от уха и, разблокировав экран, глянула на контакт. Фото Дэна. «Басаргин» в подписи. Она ошалело выдохнула и, быстро вернув трубку в исходное положение, спросила:
— А Дениса можно?
— Не можно, — получила она категорический ответ. — Спыть Денис.
Олька медленно кивнула — будто бы эта баба на другом конце могла ее видеть. И тихо проговорив: «Извините», — отключилась. Звук прервался. Звенящая тишина в ушах. Она даже не помнила, как прибыл поезд, и как сама оказалась на второй полке купейного вагона, чтобы потом под едва пробивающийся к ней мерный стук колес медленно осознавать, что вся ее будущая жизнь с этого момента — один сплошной знак вопроса.
[1] В Карпатах — хозяин полонины, самый главный чабан.
[2] Марина Бычкова — канадская художница, писательница и дизайнер шарнирных кукол, ювелир русского происхождения.
16. Володька, вареники и национальный протест
«Олька, не парься. Ничего не начиналось».
Попрощаться. Отключиться. Выдохнуть. Забыть.