— Нет! — снова завопил опричник. — Вор он. Пусть пять тыщ кладет, не то худо будет!
— Может, наскребешь денег, Матвей, да отдашь? — шепнул Свешневу пристав. — Не отвяжется ж. А как доказывать станешь?
Матвей с лица спал, но головы не опустил, решил стоять до последнего:
— Где же справедливость, которой наш город славится? Люди добрые, опричника этого иноземного я в Москве встретил и проучил немного, чтобы чужого не хапал. Он отомстить решил. Аника Строганов, купец всем известный, тому свидетель.
— Анику знаем, только далече он.
— Зато, я ни того, ни этого не знаю и до сего дня не встречал. Ни в Москве, ни здесь, — заявил Таубе. — И не мщу, а справедливости добиваюсь! Чтоб неповадно было!
— А я его с Петькой намедни видел, — вдруг выкрикнул из толпы разбитной малец. — Заодно небось они!
— Ну да? — сказал пристав. — Точно?
— Чего? — качнулся в сторону мальца Таубе. -Врешь! Это вы заодно. Сгною!
И такой силы испепеляющий взгляд метнулся к непрошеному свидетелю, что тот смешался, побледнел и отказался от собственных слов:
— Нет, верно, обознался. Не Петька с ним был.
Пристав повел обоих в земскую избу. Толпа следом — чтоб не сбежал кто... Закрыли их в разных каморках. Чтобы посидели, подумали — может, признается виновный. Укравшему — руку отсечь мало, а подмет совершившему — и голову снять не грех. Но вот доказательства не очень твердые.
Пристав с окольничим посовещались: понятно, что в Москве под крылышком Иоанна никто супротив опричников и слова бы не молвил. И доказательства вины купеческой были бы несомненными. Но в славном граде Новгороде честь еще в ходу! А тут дьячок прибежал за приставом, мол, опричник к себе требует. Велели отнести ему еды и питья. Опять недоволен Таубе, пристава, зовет. Ну что ж делать, пошел тот на переговоры. Подумал, что, может, отступиться хочет иноземец, совесть проняла. Но не тут-то было. Совсем непотребное затеял Таубе. И как только наглости хватило?
Судью-то еще не узнал, а с приставом он вроде бы сошелся, подумал, что поддержку найдет, а для упрочения сказал, что, если в его пользу дело решат, из пяти тысяч одну за это отдаст судящим. Тут для окольничего с приставом всякие сомнения развеялись. Но осудить опричника царского — пустая затея. Себе дороже выйдет такая правда. Не сносить голов. И Свешнева жалко! За что страдать должен?
Решили прибегнуть к способу древнему и испытанному — жеребьевке. Снять с себя всякую ответственность. Конечно, если иноземец проиграет, ничего ему не сделают, отпустят. А если Матвей виноватым окажется, отправят его с недельщиками на повторный суд в Москву. Пусть в стольном граде его судьбу решают.
Наутро, собрав самых уважаемых людей, объявили им и Свешневу с Таубе о предстоящей жеребьевке.
Еще раз спросили Матвея, виновен ли? "Нет!" — ответствовал он и, перекрестившись, поклялся смертною клятвою. Таубе спросили о том же. Он в точности повторил проделанное Матвеем.
— Ну, приступим тогда с Божьей помощью, — сказал окольничий.
Ему протянули глубокую меховую шапку и два заготовленных восковых шарика. На одном написано было "МС" на другом — "ГT". Бросили их в шапку. Окольничий подозвал выборного из новгородцев и протянул шапку ему: "Вытаскивай". Матвей так стиснул зубы, что желваки вспухли на щеках, и молча стал повторять молитвы. Таубе смотрел на происходящее спокойно, думал, как бы ни повернулось, а уж он своего добьется. Все замерли. Окольничий встряхнул шапку. Выборный даже глаза сомкнул, чтобы доверие оправдать, и быстро выхватил шарик — не ковырялся, ощупывая — высоко поднял. Все увидели — "МС" стояло на белом воске. Послышался общий вздох облегчения. Заулыбались люди. Кроме опричника. Он сузившимися белесыми глазами обвел собравшихся:
— Так просто это вам не сойдет. Нет на Руси силы, могущей против царевых людей встать.
— Мил человек, — пробовал урезонить его окольничий, — получается, ты виновен. С Божьей помощью ведь действовали. А раз виновен, наказывать тебя по закону полагается. Но видим, что господин ты великий, поэтому, если купец товарищества Параскевы Пятницы простит грех твой, то и мы отпустим подобру-поздорову. За что спасибо скажешь Матвею. Как, Матвей, прощаешь?
Свешнев молчал, опустив голову.
— Ну и хорошо. И разойдемся с миром.
Новгородцы, тихо переговариваясь, потянулись к выходу.
Петьку же, переночевавшего в губной избе, выпороли на рыночной площади так, что неделю он не мог шевельнуться. И самые черные мысли о мщении копошились в его голове. Кому отплатить? Купцу, не смирившемуся перед опричником? Петька помнил расположение построек на свешневском дворе. Пустить им красного петуха? Он лежал на грязном тюфяке постоялого двора с обнаженной исполосованной спиной — но, когда представлял взметнувшееся пламя, переполох купеческой дворни, рушащуюся кровлю и вопли гибнущих, ему становилось легче. А Таубе тоже хорош, втянул его в гнусное дело и бросил. Небось дует рейнское-мозельское в каком-нибудь трактире или вообще чухнул в Москву, ни дна ему, ни покрышки! Все подлецы вокруг.