— Как бы не так!.. В Шемахе... Едва спустился с гор, где скрывался от летнего зноя, как собаки-сабеи стали тявкать из подворотен, испытывая шиитское долготерпение. И хан, сославшись на недомогание, вновь уехал — отсидеться в горной резиденции. Нет, чтобы возглавить истребление вероотступников. А может, не хотел делать этого? Недаром бродит слушок, что сочувствует хан суннитам!..
— Тс-с-с, брат мой, — приложил палец к губам Агаманди, твои уши не слышат того, что говорят твои уста. Раз хан удалился, значит, он и вправду болен.
— Или труслив, как его родственник, бесценный наш шах Тахмасп.
— Нет, любезный, не иначе, как ты слишком возбужден удачным боем. Запах крови бьет тебе в ноздри и отбивает запах опасности, идущий от твоего языка. Остановись!..
За словами, действительно, нужен присмотр, это мысли могут сворачивать, куда хотят. Они оба подумали о шахе. О трусливом шахе Тахмаспе, сыне поэта и храбрейшего царя царей Исмаила. Завоевал родной Азербайджан, так хоть будь рачительным хозяином, отстаивая от врагов свои владения. Но нет, Сулейман по любому поводу вторгался сюда, а шах сбегал в горы, чувствуя себя безопасней там, чем под защитой крепостей и замков. На смех потомкам велел разрушить башни и расплавить артиллерию, боясь, что враг усилится за его счет. Боялся и сына своего, отважного Исмаила II, держал его в тюрьме Кахкахе. На всякий случай. Красавец Тебриз, с голубыми минаретами, отделанными фаянсом, с мозаиками из глазурованных изразцов, с тончайшей резьбой по ганчу, где ты теперь? Одни развалины, среди которых бродят голодные псы и жители, проклинающие верховного правителя. Им вторят крестьяне, придушенные налогами...
Джимсон нетерпеливо щелкнул хлыстиком:
— Агаманди! Ну что он говорит?
— Нам нечего делать в Шемахе. Сворачиваем в горы, вон по той дороге. Там летняя резиденция хана. Недалеко, всего два часа ходу. Я хорошо знаю эти места. И может, к лучшему, сахеб. В Шемахе пришлось бы день-два дожидаться приема. В горах же хан не чинится.
— Ну, так вперед!
Они ехали по узкой дороге вверх по-над горной речкой. Маша впервые оказалась так высоко. Утесы нависали над головой, в ложбинах ютились кусты боярышника. Переспевшие дикие яблочки от ветерка падали на землю. Ежевика тянулась вверх по склону, радуя глаз крупными темно-лиловыми ягодами. А речушка? Мария привыкла к спокойному течению российских рек. Здесь же далеко слышался шум воды. Словно мощный поток сметал все на своем пути. А, на самом деле, от берега до берега было не более трех шагов. Это, прыгая с камня на камень, так резвился ручей. На небольшом привале Агаманди заговорил с Машей:
— Молодой сахеб, мы приближаемся к ставке хана. Я думаю, тебе еще не приходилось обедать в столь высокопоставленном обществе? Твои старшие товарищи, конечно, знают местные обычаи. И возможно, рассказывали тебе о них. Но, если хочешь, я напомню основные правила приличия, чтобы не случилось неловкости.
Он ужасно боялся показаться назойливым со своими, советами, но Маша благодарно улыбнулась.
— Спасибо, арбаб. Я с радостью послушаю.
Остальные тоже придвинулись ближе.
— Начинает трапезу старший из гостей. Неприлично разговаривать, чавкать, наклоняться над андахтаном, смотреть другому в рот.
— Понятно, — кивнула Маша, — это и у нас так...
— Есть следует только правой рукой.
— Почему? — удивилась она.
— Очень просто, юноша: справив нужду в джамише, совершают малое омовение, при этом воду правой рукой льют из кумгана, а левой омывают срамные места.
— Я запомнил, — сказала она, покраснев. — А дальше?
— Еще... насытившись, не прекращай еду, чтобы другие не последовали твоему примеру. Делай вид, что продолжаешь есть. И последнее... это не относится к ханской трапезе. Но может пригодиться в других случаях: спокойно повинуйся, если хозяин захочет сам положить пищу в твой рот. Самый лакомый, самый жирный кусочек. Таков обычай у нас. Лишь самых дорогих гостей хозяин отмечает так. Не удивляйся. А то, бывало, европейские сахебы обижались и обижали хозяев. Чуть не до драки доходило... Ну, по коням.
Шатер среди обширного сада был достоин имени великого хана. Шестнадцати саженей в длину и шести — в ширину, шитый яркими шелками и золотом, он был окружен клумбами алых роз и белых хризантем. У входа из голубоватой мраморной чаши бил источник вкуснейшей целебной воды. В отдалении возле жаровен суетились слуги. Над котлами вздымался душистый пар, аромат жареного мяса щекотал ноздри.
— Хош амадид! Добро пожаловать! — сказал путникам советник хана и отвел их в беседку, чтобы отдохнули, пока хан не соблаговолит принять их. Сняв обувь, поднялись по ступенькам и расселись на ковре, кто как умел — не очень получалась у европейцев поза, привычная мусульманам. Словно по взмаху волшебной палочки раскинулась скатерть, возникли тарелочки со сладостями — орехами, изюмом, рохат-лукумом... Не скучайте гости дорогие! А слуги у жаровен засуетились еще быстрее. Но вот Агаманди поднялся по знаку ханского советника, приосанился, гордый миссией, связующей уважаемых чужестранцев с пресветлым ханом. Все цепочкой потянулись за толмачом к шатру. Хан восседал во главе стола, хотя столом не назовешь широкую шелковую полоску скатерти, расстеленной на коврах изысканных тонких расцветок. Хлопок в ладоши — и вереница придворных внесла блюда, по одному на двоих гостей. Полные мяса, жареного на угольях и тушеного с овощами и рисом, они радовали глаз и возбуждали аппетит. Руки гостей были уже омыты розовой водой из серебряных кумганов.