Такой наглости даже видавший виды караван-баши не ожидал. Он посмотрев на Мирона презрительно, сплюнув сквозь зубы и крепко выругался. Не драться ж на узкой тропе...
— Мирон, не позорь новгородское купечество. Уймись. Все свидетели: Усман тебя уговаривал на мула сесть.
Но все казалось конченным для Тройнина. Не будет россыпи алмазов, не достигнет он царского богатства. Так, дальнейший пусть с бесцельными лишениями — зачем? — Товар можно и в Казвине сбыть хорошо. Закупит шелков, обеяри, камки, парчи, засыплет в короба изюм и сладости восточные, отправится домой. А этот, что мнит себя благодетелем, умнейшим и опытнейшим, пусть себе едет дальше в разлюбезную Индию. И карой за чванство ему будет исчезновение книги. Представил Мирок, как, найдя всеведущего старца, Матвей разбирает вещи, чтобы достать книгу, а она — тю-тю|.. Свешнев разбивает кулаки в кровь от злости, рыдает, но книги нет, а деньги на дорогу истрачены, прожиты, и возвратится он на Русь нищим, побираясь по дорогам со своей девчонкой...
И только тут Мирон слегка успокоился. Но из-за пакостности своей натуры — нет, чтоб вину постараться искупить, напротив — зло в сердце затаил на удачливого товарища.
В Казвине намечалось провести не день и не два — когда-то Великий Суфий соизволит принять купцов... Поэтому, за исключением самых скупых, разместились не в караван-сарае, а в домах горожан. Свешнева с Гаврей пригласил погостить купец Юсуф, бывавший дважды в Астрахани и один раз поднявшийся по Волге к самой Казани. Он плохо-хорошо-ли знал немного по-русски. Можно было договориться без толмача. И к тому же в общении с ним новгородцы набирали понемногу запас персидских слов. Машу, конечно, поселили на мужской половине. И обедала она вместе с купцом Юсуфом и Матвеем. Лишь мельком видела она красавицу Зулейху, хозяйскую дочь. Та вышла собрать посуду, думая, что комната пуста, и вдруг увидела белокурого сахеба — то бишь Машу — покраснела, залопотала что-то, прикрылась платком, оставив одни глаза, и, охватив блюдо с чайником, исчезла. Как пугливая серна. Вот бы с ней подружиться, но нельзя...
"Устроились хорошо, — думала Маша, — вот только б в баньку сходить!.." Хотелось вымыться не украдкой, по частям, а чтобы воды горячей было вдоволь, и мочалка отпаренная, и веничек березовый. Даже приснилась ей банька на родном подворье. С лавкой, усыпанной мятой и ароматным голубым донником. В углу жбан с мятным же квасом: хочешь — пей, хочешь — обливайся перед тем, как на полок из липового дерева подняться, а тот, обданный кипятком, источает медовый запах... Но Юсуф бани не строил, ходили хозяева в общие, казвинские, мужскую и женскую. Куда Маше путь был заказан. Юсуф сразу же хотел гостей в баню отвести. Приготовил им по передничку холщовому — такой обычай, совсем нагишом негоже показываться на люди даже в купальне. Кое-как, сославшись на недомогание — боль в желудке от грубой дорожной пищи — убедили удивленного Юсуфа идти мыться с Матвеем. А Гавря и молодой сахеб, мол, пойдут попозже, когда ему полегчает. Отец вернулся распаренным, ублаженным и немного виноватым в том, что дочь осталась обделенной. Чуть позже вызвался сам немытых спутников в баню свести. Хорошо еще — у Юсуфа неотложные дела нашлись и, дав ряд советов, как себя в городе держать, отпустил он гостей. Новгородцам же пришлось выкручиваться. Гавря-то сразу мыться отправился. А Матвей с Машей прежде на базар зашли — купили чадру, верхнюю и нижнюю рубашки, да еще отдельную, для мытья предназначенную. Переоделась она в укромном месте и, наконец-то, в баню попала. А там все непривычное — и бассейн посреди залы, и чужие глаза вокруг, вроде бы не смотрящие в упор, — а все же внимательные и удивленные: больно бела и неумела девушка -чужестранка, должно, быть.
Пока она присмотрелась, как умудряются мыться персиянки, не снимая мокрых своих рубах!... Но приспособилась: стала мыться и тереть прямо тканью истосковавшееся по чистоте тело. А мыло великолепное — нежное, ароматное, лучшее в мире, доставленное из сирийского города Алеппо. И в бассейне голубом мраморном поплескалась вволю.
Потом последовала обратная процедура с переодеванием. И ушла усталость от многонедельного пути.
Матвей вслед за Джимсоном подал прошение об аудиенции у шаха Тахмаспа I. А пока гулял по городу, большую часть времени проводя на базаре. Смотрел, что и почем продают. Маша ходила рядом, пополняя по отцовскому указанию списки товаров и цен в Казвине, стольном городе Персии: " ... медь — 25 шахов за батман, а по нашему почти пять рублей, и делала пометку "можно везти сюда"... мускатный орех — 30 шахов за батман, говорят, в Ормузе много дешевле... орехи и рис хорошо везти из Казвина — всего пол биста за батман, а по-нашему 10 копеек..."