Полсотни лет Тахмасп распоряжался жизнями-судьбами и не уставал чувствовать себя всемогущим. Он обожал наблюдать унижение слывших гордецами.
Тахмасп велел Маше открыть рот, отодвинул губку, чтобы осмотреть зубы, оценил упругость груди, задержал ладонь на талии. Кивнул Эмине-ханум: "Подойдет!". И сделал жест, приглашающий следующую.
Семерых из представленных девушек отобрал Великий шах. Маша, Гульмирэ и пять счастливиц удалились в покои даруна занимать освободившиеся комнаты. Остальные, огорченные, вернулись по родительским домам не солоно хлебавши. Гульмирэ упросила Эмине-ханум поселить Машу рядом с нею. Привыкла, мол. Старуха согласилась. Но отобрала коралловые бусы. Чтобы знала новенькая — за доброту платить надо. Правда, через день подарила ей бирюзовые подвески — и опять Гульмирэ едва ль не пластается от благодарности. Хорошая девочка, мягкая, не чета Мириам. Та и не улыбнется Эмине, ходит, будто замороженная, ест фисташки с изюмом — словно мел, долму и плов — словно глину. И шербет пьет, не подавая виду, что напиток, поданный ей рабынями, нектару райскому подобен. А надо бы. Шаховы повара как-никак для них, простых смертных, еду готовят.
Маша, и правда, жила с постоянным ожиданием каких-то немыслимых ужасов. Но дни проходили за днями, а ничего не происходило. Девушки слонялись по комнатам, изнывая от безделья, ходили друг к другу в гости, купались, красились, обменивались украшениями. Время от времени некоторые из них исчезали. На целый день уходили с Эмине-ханум. Тогда в даруне хозяйничали евнухи во главе с Абдуллой. Он и передал Маше шепотком, дождавшись, когда Гульмирэ уйдёт к себе, привет от батюшки. Хлопочет все, мол, выкупить ее хочет, да не получается. Мало денег, наверное, сулит.
— Пусть хоть два слова напишет, — взмолилась Маша.
— Э! Никак нельзя. Язык только в темницу приведет, письмо — на плаху. Если скажешь что — передам ему.
— Да-да, конечно. Передай, что очень жду свободы. Но пусть за меня не волнуется. Никто не обижает. Кормят вволю. Передашь?
— Хоб! — И потрогал два золотых, греющих карман. Еще столько же вручит Свешнев, когда Абдулла расскажет ему про веселое житье Мириам среди ковров, музыки и вкусной еды.
А куда же забирала девушек Эмине-ханум? Как ни странно — в баню. Но мыться ли самим? Нет. Прислуживать сиятельному шаху. Два дня в неделю Тахмасп устранялся от государственных дел и проводил время в бане с несколькими наложницами. В первый день они, специально обученные, массировали его стареющее тело, растирали, мылили, купали Великого Суфия. Второй день посвящался стрижке ногтей, подравниванию и крашению хной бороды и масляным массажам. Тахмасп не доверял себя сопливым девчонкам. Они, может, и лучше в постели, уютно засыпать в зимние вечера между свеженькими, благоухающими юностью, отдающими повелителю свое тепло... Если замерзал, то и в ногах укладывал кого-нибудь — греть леденеющие ступни. Да, пышный гарем был нужен Тахмаспу лишь для поддержания престижа. А в те редкие и праздничные для наложниц дни, когда шах хотел и позволял себе тряхнуть стариной после глотка старого вина, оживал дарун. Суетились рабыни, прихорашивались наложницы — шах проходил между ними, ждущими и трепещущими, кого по щечке потреплет, кого по пухлому задику погладит, чью-то грудь потискает, возбуждая себя, но уведет все же тех, к кому привык: уплыла молодость, а с нею — резвость и жажда новизны. Больше устраивали подружки проверенные, которым не надо было ничего объяснять, которые понимали с полуслова желания повелителя.
Наступила весна. Все оставалось по-прежнему. Как пса на цепи держал шах Свешнева в Казвине. Все тянул время, не давая проезжей грамоты, не возвращая дочь. Казалось бы, сколь велика дистанция между купцом, пусть и богатым, и Великим Персом; какое дело Тахмаспу до Матвея? Но шах, играя роль всезнающего и всесильного владыки, вникал в каждую мелочь, сам, и только сам, решал, вершил и управлял. Он не терпел просьб и жалоб, а посему с народом не встречался, с состоянием дел знакомясь по донесениям секретарей, советников и чиновников, которые могли раскрасить события в любые цвета. И прав был Абдулла, недостаточно денег передавал Матвей вельможам, чтобы шах стал благосклоннее.