А в Машиной жизни, и вправду, почти ничего не менялось. Разве что в честь смены султанов на далеком турецком престоле в один из дней особо пышно накрывали стол и белого сладкого вина наливали наложницам сколько душе угодно. Некоторым украшения раздавала Эмине-ханум. Маша ей хлопот не доставляла, потому тоже получила тоненькое серебряное колечко.
С наступлением тепла оживился гарем. Больше времени девушки проводили во внутреннем саду, чаще звучала музыка. Маша, не умеющая получать удовольствие от безделья, училась играть на разных инструментах. Гульмирэ показала ей, как делать послушными пальцам струны гиджака и ситара. Ходича объяснила, как управляться с наем и флейтой. Пели, танцевали, наряжались... Когда шах был моложе, интриги захлестывали гарем. Изощрялись женщины, стараясь выслужиться перед Тахмаспом и Эмине-ханум, досадить, унизить, уничтожить счастливых соперниц, поскольку целью большинства было оплодотворение: ребенок, подаренный повелителю — только он мог осветить хоть каким-то смыслом жизнь в райском даруне. Но всего пять детей, уже выросших, было у шаха. И давным-давно не праздновалось появление потомка Великого Суфия. Исчезли поводы для интриг. До смены власти предстояло скучать красавицам. Раз в год появлялись новенькие, и на месяц хватало разговоров об их прежней жизни, выяснения всей подноготной свеженьких пери. Но со временем тускнели и они. Отцветали ветви абрикосов, лилии и розы, но мало что менялось в гареме. А женщины-то все, как на подбор — красивы и здоровы, созданы для любви и материнства.
Ночи приносили томление. Взвинченные сказками о страстных объятиях юных богатырей и чувственными песнями, они с трудом засыпали на узких, крытых шелком тюфячках, и видели во сне все тех же чернобровых молодцев. А за дверями даруна день и ночь сторожили красавиц кэрши и — куда ж денешься, раз поделены люди на мужчин и женщин? — с вожделением поглядывали стражи на узорные решетки, за которыми отцветали пери.
И вот оно развлечение. Тростинка-Фирюза стала поправляться на глазах. Не очень радовалась она, но и не грустила. Эмине-ханум ждала, что приползет Фирюза на коленях к ней со слезами, прося помочь. А та молчит. Дурочка. И старуха взяла ее в оборот. Фирюза — это ж надо набраться наглости! — заявила, что светлейший шах призывал ее в одну из весенних ночей. Но Эмине-ханум не первый год при гареме, всякого навидалась и строжайший учет ведет проявлениям интимных желаний государя. Пусть Фирюза душеспасительные истории подружкам рассказывает. А за обман поплатится. Но на что она надеется? Не на признательность Тахмаспа... Теперь ясно, думает, выставят ее из гарема, скажут, иди на все четыре стороны, и подберет ее, шахову, негодный кзрш? Ха-ха! Не выйдет. И осталось Фирюзе считать дни, отпущенные до смерти. Уж Эмине-ханум постаралась на славу, сообщила шаху, тот скривился: "Проследи... казнить так, чтоб и мысли никто больше допустить не мог о преступлении". Сам не пошел смотреть, как вспарывали Фирюзе живот — много чести! А ведь могла Эмине-ханум укрыть распутницу. И просили за Фирюзу почти все — настоящий живой младенец мог появиться в даруне! "И с ним возились бы по очереди, ожидали бы первой улыбки, первого шага, первого слова. В минуту слабости старуха чуть было не поддалась, представив теплую тяжесть молочно пахнущего тельца. Но стряхнула наваждение. Поскольку на карту ставилась ее, управительницы гарема, жизнь. Да Аллах с нею... А как остался бы без нее шах? Без Эмине-ханум все пойдет прахом, нарушится порядок в даруне. И единственное послабление, которое она сделала паршивым девчонкам — разрешила закрыть глаза во время казни. Но Маше пришлось услышать предсмертный всхрип, треск разрываемой кожи... А рядом кто-то прошептал: "отмучилась". Может, и верно, лучше прекратить никому не нужное существование? И отец смог бы уехать из Казвина. Что он делает здесь до сих пор? Нет! Батюшка сильный, добрый и умный. Немного еще, подождать — выручит Машу.
Притихли девушки, приуныли, пели только грустные песни... А Тахмаспу было не до гарема, хотя два дня в неделю он все также проводил в бане, лелеемый нежными ручками. Он и там размышлял о делах. Король умер, да здравствует король! Сулейман Великолепный был сильным и хитрым врагом-союзником. Мир, заключенный в Амасье пятнадцать лет назад, мог продолжаться долго. Мурад III доброго слова не стоил... А чего ждать от Селима, которого не зря величали Пьяницей? Армия осталась тою же. Но что преподнесет султан? Вот прибыл в Казвин венецианский посланник д'Алессандри. Намеревается заключить военный союз против Турции, затеявшей войну с Венецией и отнявшей у нее Кипр. Д'Алессандри говорит, что не только Италия, вся Европа объединяется для отпора туркам. И, конечно, неплохо бы поприжать Селима, овладеть всею Грузией и Арменией, но это значило бы принять сторону и проклятых португальцев, а как можно простить им Ормуз? И потом: каково союзничатъ с христианами-гяурами против единоверца Селима?