Нет уж, повременит умный Тахмасп. Пусть их дерутся. Ослабеют и турки, и португальцы. А там посмотрим... Но в одной мелочи он уступил д'Алессандри. Тот, уже зная, что миссия его не удалась, замолвил словечко за бедного русского купца.
— Хорошо, я приму его, — обещал Тахмасп и кивнул со своей галереи так величаво, будто разрешил он клубок важнейших государственных проблем.
Матвей снова стоял в конце вскопанной дорожки, задрав голову к шаху.
— Чего ты просишь?
— Ваше Величество... — у Матвея перехватило голос, и он, неожиданно для себя, вдруг бухнулся перед Тахмаспом на колени, — Ваше Величество, верните мне дочь!
Шах удивленно вздернул брови:
— Как? Насколько я помню, ты добивался грамоты, чтобы ехать на юг. Пожалуй, я дам тебе проезжую.
— Спасибо, пресветлый шах, но дочь... Я не могу уехать без нее.
— Женщины во дворце не знают забот. Если ты любишь дочь, должен быть рад за нее.
— Благодарю, но не приучена она к праздной жизни.
— Ну, если хочешь, отправлю ее на кухню.
— Я заплачу за нее выкуп... сделаю все, что вам будет угодно! Тахмасп помолчал, глядя задумчиво на небо с резвящимися в синеве голубями, вдруг ухмыльнулся:
— Хорошо. Сделаешь кое-что... Примешь мусульманство. Матвей аж задохнулся от неожиданности,
— Ка-а-к!?..
— Очень просто. Взять Селима, так у него треть янычар из христианских обращенных. И заметь, сами добивались... А наверное, не дурнее тебя. Так что?
— Не могу, — через силу ответил Матвей.
— Ну, не хочешь и ладно, — будто потеряв к нему интерес, сказал Тахмасп, сделал знак стражникам, чтобы проводили Свешнева. Но тот взмолился:
— Погодите, Ваше Величество, дайте подумать, ведь вера раз и навсегда дается, а дочь — это более, чем богатство, это жизнь моя.
Тахмасп шевельнул рукой, клошты отступили назад.
— Долго думать не дам.
— А, если соглашусь, что потребуется от меня?
— Столько времени ходишь по персидской земле и не знаешь... Объясни ему сам, — повернулся шах к толмачу, — не хочу тратить слова попусту. Толмач зачастил:
— Есть у тебя конь? Есть! Сядешь на него, возьмешь в правую руку саблю, в левую — стрелу, будешь ездить по городу, проклиная своих родителей. Сабля значит, что, если захочешь вернуться в прежнюю веру, будешь убит. А потом совершится обряд обрезания. И крайнюю плоть твою высушенную повесят вместо креста христианского тебе на шею. А крест выкинут в навозную кучу, где ему и место.
Свешнев выслушал сказанное, закусив губу. Попросил неделю срока.
Шах кивнул: "Пользуйся моей добротой". С тем и покинул Матвей дворец. Рассказал о новом препятствии Юсуфу. Но — первый раз — не нашел в нем поддержки.
— Очень хорошо, — сказал Юсуф, — становись мусульманином, братом будешь. Наша вера не хуже вашей. И дешево — много денег за выкуп отдавать не придется.
— А если б тебя заставляли принять христианство?
— Ни за что!
— Ну вот, а говоришь... Юсуф, мои товары лежат мертвым грузом в твоих кладовых. И ты хорошо платишь мне за помощь. Я все еще богат. Неужели везирам не нужны деньги? Мне ничего не жаль, помоги найти подход. Наверное, я неловок. Пойми, я не могу уйти без дочери и боюсь, что легче мне расстаться с жизнью, чем с верой.
И такая страсть звучала в словах Матвея!... Юсуф накрыл донью его сжатый кулак:
— Ладно! Не все потеряно. Будем дальше пытаться.
А в гареме время тянулось еле-еле, или мелькало — не понять. Едва хватало терпения, чтобы после нескончаемого душного дня дождаться вечерней прохлады и возможности провалиться в сон, а начнешь считать проведенные здесь дни — удивишься, как много их кануло в прошлое. Кроме смерти Фирюзы, взбудоражившей дарун, и событий-то почти не было. В зверинец однажды дозволил шах им сходить. Здесь Маша впервые увидела льва, слона, мартышек, попугаев. Серый великан был силен, но жалок, и лев был зол, но жалок, потому что, как и Маша, жили в неволе. И также не рады были обильной еде. Только мартышки чувствовали себя превосходно: качались на веревках, швыряли друг в друга фруктами, строили уморительные гримасы. Смотритель зверинца позволил взять одну мартышку на время в дарун. Обезьяне надели ошейник, прицепили к нему поводок и повели во дворец. Немного позабавились, но проказница разбила китайскую фарфоровую вазу Эмине-хянум и нагадила на дорогой исфаганский ковер. Пришлось отправить ее обратно.