Отец Криштин воспитал не одно поколение новициев, поднял их по ступеням до осознания безграничной Божественной любви. Айриш и Антонио повторяли как заклинание: "Я был создан Богом, искуплен Спасителем", потом: "Бог сделал меня своим храмом, сотворив по своему образу и подобию, даровал благодать, принял в качестве сына". Тут от умиления слезы подступали к глазам. И наконец: "Бог сотворил все нужное для моего существования, он дает мне блаженство. Бог трудится для меня!". Наставник достигал требуемого: рассудок послушников был убежден, чувства воспламенены, направление волевых усилий задано — служить своему благодетелю и повелителю. Кажется все?.. Но нет, и повиноваться можно по-разному, даже вполне почитая начальника, как наместника Иисуса на грешной земле. Можно выполнять указания с неохотой, равнодушно, мысленно оспаривая их правильность. Это было недопустимо. Отец Криштин учил получать наслаждение от подчинения и самоистязаний.
Уго де Касо занимал чудесное здание в ухоженном саду, принадлежавшее ранее богатому купцу. Но с появлением иезуитов купец стал чахнуть и, — предчувствуя скорую кончину, продал дом за гроши ордену, а сам уехал в глубь страны к Агре.
Уго дважды в неделю приглашал к себе кого-нибудь из послушников. Чаще других Антонио или Айриша приводил в дом отца-провинциала Криштин. Этих молодых людей начальник иезуитов Гоа выделял из остальных новициев. К Антонио он испытывал теплое чувство, насколько оно было уместно в душе человека, посвятившего жизнь служению папе римскому и Иисусу. Уго говорил с юношей по-кастильски, как желал этого в Мадриде. Правда, несмотря на широкое образование Антонио, учитель ограничивался темами исключительно богословскими. Прекрасный психолог, он видел некоторую надломленность испанца, неуверенность его в выбранной линии жизни. Хотя Антонио не признавался в этом даже себе. Уго опасался, что, заговори он про Алькала, родителей, поэзию, нарушится столь хрупкое равновесие в мыслях послушника.
Айриш — совсем другое дело... Едва ль на полгода раньше Антонио появился он среди новициев. А какие успехи!.. Будто всю жизнь пестовали его иезуиты. Если отец Криштин будет просить за индийца, Уго, конечно, поддержит наставника и до времени позволит Айришу принять обеты, чтобы стать полноправным членом их общества. На него и сейчас можно положиться во всем. Прекрасное не рассуждающее, безотказное орудие. И удивительно к месту укладывается мораль иезуитов в душу бывшего индуса, а ныне добропорядочного — даже образцового — католика. Взять хотя бы задачу о деньгах, рекомендованную для новициев святым Игнатием. Условие таково: "Человек нажил богатство не совсем праведным путем. Как поступить с ним?". Первым ответом могло быть: "Не расстанусь с деньгами до смерти", вторым: "Отдам часть для служения Богу" и третьим — верный, тотчас же найденный ответ Айриша. Наивный лопушок Антонио — будет ли из него толк? — сказал: "Раздать все нищим", потом подумал и добавил: "Нет, часть пожертвовать больницам и школам для бедняков". Уго же не знал, что в голове юноши пронеслись мысли о рабах, гнущих спины на плантациях де Гассета в Новом Свете, образ добрейшего Лас Касаса, обрывки разговоров с Андресом Меем...
Де Касо едва заметно поморщился, но сказал: "Что ж, сын мой, благотворительность похвальна. Но не забыл ли ты родной орден, дающий тебе кров и пищу?" Хотя, если посчитать, как следует, денег, отобранных им у Антонио, вполне хватило бы на десяток лет скромной послушнической жизни. Новиций покраснел, спохватившись, поправился: "И славному обществу иезуитов, конечно, тоже — на миссионерскую деятельность".
"Ну что ж..." — кивнул Уго. А Айриш — нет!.. Ответил будто по-писаному, будто годами вынашивал решение: "Я оставлю эти деньги себе или отдам их все до последнего рейша — в зависимости от того, что полезнее окажется для служения Господу нашему и ордену иезуитов". Что за умница! На лету ловит мысли учителя.
На внутреннем дворе Дома Послушания был пустой участок земли. Красноватой, глинистой. Он казался противоестественным в краю с тропической растительностью. Если бы инициатива поощрялась, Антонио предложил бы поставить беседку на эту проплешину, или разбить здесь клумбу. Наверное, отец Криштин поймал задумчивый взгляд подопечного, устремленный на пустырь. А может, Антонио пришла пора подняться по лесенке иезуитского воспитания. Во всяком случае, отец Криштин подошел к новицию, держа в руках черенок грабель, отполированный тысячами прикосновений, и лопатку: "Иди за мной". Он прикинул, где середина участка, пометил ее крестиком. И сказал странную вещь: "Вот дерево. Посади его тут. Поливать будешь трижды в день. Не пропусти ни разу". Антонио ничего не понял. "Хорошо. Но где — дерево?". "Вот", — терпеливо ответил отец Криштин, указывая на гладкую палку. "На ней нет корней". Антонио чувствовал себя дурак дураком: "Она не сможет прорасти". "Сын мой, — ласково проговорил наставник, — пусть это тебя не тревожит. Повторяй за мной святые слова Игнатия Лойолы: "Отрешение от собственной воли есть больший нравственный подвиг, нежели воскрешение из мертвых".