— Что это?
— Стихи.
— Чьи?
— Не знаю. Ни автора, ни хозяина...
— Так ты украл их?
— Нет, они сами очутились у меня. Видит Бог, я не хотел.
— М-м... да, — многозначительно произнес отец Криштин. Действительно, загадка. У новиция не было ни одной личной вещи, и некому было передавать ему стихи.
— А знаешь ли ты, что не место светским книгам в святой обители?
— Знаю, учитель.
— Так почему же ты не доложил мне о находке?
— Я не успел. Хотел заглянуть, может, боговдохновенна она.
— Он врет! — холодно оборвал его Айриш. — Я видел по его лицу — он наслаждался греховной книгой.
— Отложим выяснение до вечера, — сказал отец Криштин, отбирая стихи.
И в "час добродетелей" были преданы огню безвинные произведения неведомого автора. Листы скручивались, чернели, превращались в пепел. Антонио заворожено глядел на их гибель. Равнодушно принял он плетку из рук наставника. Получил и Айриш такую же — за утрату бдительности.
Сжав зубы, хлестал себя по спине Антонио. Исступленно всхлипывая, наносил себе раны Айриш.
И жизнь опять вошла в спокойное русло? Для Тони — нет. Он вспомнил, что рожден поэтом. Те стихи, которые удалось прочесть, запомнились до последней буквы. Делая механическую работу, он повторял их мысленно вместо молитв. Но вовсе не казались они ему совершенными. И извинившись перед далеким собратом, он изменял строфы — менял местами слова или заменял их более благозвучными, яркими. И, в конце концов, уже трудно было сказать, чьи это стихи. Соскучившись по творчеству, он смаковал и шлифовал их, доведя почти до совершенства. Записать бы... Но и это возбранялось. Хотя... Каждый день по часу послушники упражнялись в каллиграфии — переписывали отрывки из житий святых. И работа редко проверялась — за исключением редких, заранее оговоренных дней. Поэтому за описанием подвигов Франциска Ассизкого следовал сонет, записанный сплошным потоком без разбивки на строфы: "Я молнией на тихий зов летел, и очи Ваши синевой лучились. Не замечая ускользавших чисел, я пел любовь — счастливейший удел..."
Но недаром Айриш славился собачьим нюхом. И давно бы пора Антонио не полагаться на везение — его не существовало в обители иезуитов. Впрочем, и не требовалось обладать особым чутьем — одного взгляда на Антонио было достаточно, чтобы заподозрить неладное. Слишком теплое блаженство разлито по его лицу. Когда мысли обращены к Богу, такого не бывает.
Написанное красивым почерком, украшенное завитушками и росчерками, трудно оказалось разобрать Айришу, не обремененному университетским образованием. Он едва ль не в ухо Антонио дышал, стоя за плечом. А тот, блаженный, не чувствовал. Наконец, прочитал, кое-что Айриш, достаточное для сообщения наставнику.
Отец Криштин удрученно покачал головою, выслушав оправдания Антонио. И странно — не стал грозить наказанием. Ушел. А чуть позже проводил Антонио в гости к Уго де Касо.
Тот при появлении гостя отложил в сторону пухлую книгу и после приветствия заговорил озабоченно.
— Что же делать с тобой, сын мой? Ты не радуешь нас с отцом Криштином. Столько душевных сил вкладываем в тебя, а ты занимаешься баловством, будто школяр. Какие-то стихи... Зачем? Не ты ли добровольно решил идти по нашему пути? А в результате?.. Стишки о земной женщине. Разве сравнится она с Девой Марией, матерью Спасителя? Ты подавал, надежды. А теперь... Прямо не знаю. Мы оказываемся в затруднительном положении. Если б находились в Кастилии, я отправил бы тебя к родителям. Но Индия слишком далека И тебе заработать на путешествие до Мадрида совсем не просто. Видишь, что получается? Что скажешь?
— Простите, отец, не знаю, как это произошло. Помимо желания. Но вы же знали, что я — поэт. Давным-давно не вспоминал об этом, а вдруг — как заболел — покою нет!..
— Молись!
— Я стараюсь. Помогает, но ненадолго.
— Так и не научился... Ты должен управлять мыслями, а не твоим фантазиям вершить волю послушника...
Антонио стоял понурившись. Знал, что виноват. Никто не принуждал его идти с Уго. А он доставляет учителю лишь огорчения.
— Ты веришь, что мы не хотим тебе зла? — голос де Касо был проникновенным.
— Конечно. Я знаю это.
— О! Постой, кажется, я могу помочь тебе вернуться на истинный путь.
— Я слушаю...
— Где же у меня эти поэмы?