И хорошо, если б Уго попробовал зайти в Россию с юга. Не он сам, конечно, а доверенные люди, продолжение его рук и глаз. Так просто по России, замкнутой от всего мира, не побродишь. Пришельцы, проникшие туда без разрешения, оказывались как бы в вечном плену. Ни послам, ни купцам не дозволялся свободный проезд по стране. Почетный арест — и только. Ни шагу ступить, ни лошади напоить. Сами московиты и ремесленников при надобности приводили, и к ночи огонь зажигали, налив воды в плошку под дно светильника, но запирали на задвижки дверь спальни, чтобы не увидел, не унюхал чего чужеземец.
Вот и беседовал Уго со Свешневым часами, вызывая его на разговор о родине. А Матвей и рад — рассказывает все. Уго сразу решил — если удастся ему сделать русского купца податливым, послушным, то, так и быть, отпустит он его в разлюбезный Новгород. А вместе с ним пройдет через всю страну кто? Многих не пошлешь — привлекут внимание. Пожалуй, Айриш. У него прекрасные задатки: быстрый ум, повиновение, актерское дарование... Надо уже сейчас приставить его к Свешневу, чтобы привыкал. Так... Ну, а если россиянин окажется упрямцем? Что более вероятно. И уснет тогда вечным сном под индийским небом. С божьим одуванчиком — его доченькой — тоже что-нибудь придумаем. А товар купеческий очень кстати придется для восполнения казны, поскольку недавно попал в бурю и затонул один корабль, принадлежавший ордену и шедший от Каликута. Не иначе, как всевышний прислал им Свешнева, чтобы не терпели убытка.
Так размышлял Уго де Касо, а Матвей думал совсем о другом. Где же обещанные счастье и свобода? Отец-провинциал твердит: отрекитесь от земных благ. Долго живший и много перевидевший Народа тоже советует: "Не суетись. Даже ливень из золотых монет не принесет удовлетворения страстям. Мудр тот, кто знает — страсти болезненны и мало от них радости".
Это Мария привела Нараду в их дом.
Она услышала от португальского садовника слово "нирвана", произнесенное с интонацией то ли уважения, то ли неприятия. И спросила отца, что это.
— Я еще не очень понимаю, дочка. Может быть так: все сущее на две части делится, на мир духовный — то есть "нирвану", и мир плотский. Первый — без конца и предела, а второй — кратковременный непрочный. Будто крепость из одного песка возводимая...
Свешнев не упускал возможности хотя бы просто побродить по торговым рядам города. Пусть он первый русский, приехавший в Гоа, но не последний же. И все рассказать надо будет товарищам о ценах и о порядках, чтобы не попали, как он, впросак. А лучше бы и вообще сюда не показывались.
Маша, помогая отцу, составляла списки товаров. Матвей, так и не получивший лицензию, а от этого испытывавший неприязнь к португальцам, старался выспрашивать сведения у индийцев или арабов. Получался, вроде бы, такой торговый круг: ткани — персидские и индийские — португальцы везли в Японию, где брали за них дешевое местное серебро, на обратном пути, в Китае, приобретали за серебро, прежде всего, фарфор и шелк, которые продавали на Молуккских островах, и там уже покупали всевозможные специи и пряности.
Пока Матвей разговаривал с купцом из касты баниа, выходцем из Марвара, Маша отошла на несколько шагов, чтобы подать милостыню старику-индийцу, сидящему на циновке у глинобитной стены. Хотя, вовсе не просил он подаяния. Отдыхал. Девушку пленила благородная осанка старца, спокойная одухотворенность его лица, и она нашла повод приблизиться — положила возле скрещенных ног лепешку и сладкий рисовый колобок. Индиец поблагодарил ее по-своему и на португальском, которым Маша уже неплохо владела. Потом спросил, откуда она родом, но не выпытывая, а скорее из вежливости. Она, как могла, описала длинный путь. Слово за слово — разговорились. Звали старца — Нарада. Маша познакомила его с отцом. И Свешнев, которому индиец тоже понравился с первого взгляда, пригласил старика к себе. С того дня они часто встречались, благо лачуга Нарады находилась неподалеку от великолепного, но недружелюбного пристанища русского купца.
Нарада родился в Гоа. Еще в то благословенное время, когда португальские купцы, если и приплывали к индийскому берегу, были ничуть не наглее турок и персов, и даже незаметнее их, потому что — беднее. Но наступил жуткий 1510 год. Албукерки захватил Гоа и, перебив почти все население, включая женщин и детей, основал мощный форт. Самокритичный вице-король поговаривал, хищно скаля зубы: "Мы вошли в Индию с мечом в одной руке и распятием в другой. А найдя здесь много золота, отложили распятие в сторону, чтобы набить себе карманы". Что ж сказать о несчастных туземцах, которых унижали и обирали? Сложилась поговорка: "Счастье, что португальцев также мало, как тигров и львов, иначе они истребили бы весь род человеческий". Казалось бы, огонь ненависти должен был пылать в груди Нарады, ребенком оставшегося сиротой. Но он был тих и невозмутим. Наверное — мудр.