Отец Криштин, как и Матвей, не сомневался в разрешении начальника, но по другой причине. Кастильский новиций стал обузой для иезуитов. Ни способности, ни приверженности к делам Общества не отмечалось у него. Не было надежды на получение наследства — слишком далеко родители. Да к тому же слаб здоровьем — нельзя использовать даже как вьючного мула. Именно поэтому на Антонио махнули рукой, предоставив Господу решать судьбу послушника. А раз Бог послал Свешнева — так тому и быть. Никаких секретных дел Антонио не поручалось. И захотел бы — не смог выдать русскому тайны ордена. Обетов новиций тоже еще не давал. С чем пришел — с тем и уходит, по представлению отца Криштина. Если, конечно, забыть о состоянии, внесенном в казну общества, и болезни, усугубившейся в обители. Но такое, значит, его предназначение.
Правда, нельзя сказать, что иезуиты всегда были столь безразличны к самочувствию собратьев. Отнюдь. Хотя здоровье ценилось высоко — твердая воля, сильные руки, резвые ноги нужны для точного и скорейшего выполнения указаний начальства, стоило захворать нужному и верному члену Общества, мгновенно находились лучшие врачи, изыскивались редкие лекарства, и даже в пост по персональному распоряжению начальства готовились для больного питательные мясные блюда. Но кому нужен этот бездарный Антонио? Пусть на себя и пеняет...
Давнее предсказание волхвов вселило в Машу чувство вечной неуверенности в себе и окружающем мире. Лишь отец казался надежной опорой. Маша боялась привязанностей, сторонилась искренней дружбы. Но теперь, когда матушки нет, — видит Бог, Маша не хотела этого! — может быть, ей суждена долгая жизнь? И вся ее неизрасходованная нежность окутала беспамятного человека. Он — единственный — нуждался в ее поминутной опеке. Кто? Матвею не пришло в голову поинтересоваться у иезуитов, какого роду-племени Антонио. Потому и Мария ничего не знала о нем. Страдалец... Она, не доверяя прислуге, сама ухаживала за больным. Смачивала губы отирала пот с горячечного лба, поила лекарственными настоями, приготовленными старым Нарадой, меняла белье. И молилась все время, чтоб облегчил Господь муки Антонио, помог выздоровлению. С неохотой она оставляла его даже на минуты. Вот опять позвонил колокольчик. Приглашали к обеду. Маша оправила постель, погладила Тони по щеке, прикоснулась губами ко лбу.
— Мария! — окликнул ее Матвей, заглядывая в комнату. — Идем!
Антонио пришел в себя после бесконечной череды бредовых видений. Не открывая глаз, подумал: "Жив?" И тут почувствовал прикосновение к лицу теплых женских пальцев, еле заметный аромат... Легкий поцелуй... "Марина!" — послышалось ему.
Ах, значит, он все же в раю. Откуда ж иначе взяться рядом дивной Марине? Услышал удаляющиеся шаги, звук прикрываемой двери. Открыл глаза: незнакомая комната, просторная, светлая, за окном сад, птички поют, солнце сияет. Он попытался подняться с постели, но трата сил оказалась непомерной, и сознание снова рухнуло в бездну. Но дорогое имя и увиденная обстановка преобразовались чуть позже в сновидение: красавица испанка, сияя черными очами, ласкала Антонио, шептала нежные слова, пела песни, обещавшие счастье. Когда он вновь очнулся, увидел девушку возле окна, светловолосую, с длинной косой, украшенной шелковыми лентами. Она обернулась к нему и, встретив удивленный взгляд, покраснела. Не сразу подошла, спросила по-португальски:
— Что-нибудь нужно? Сок... бульон?..
— Нет, спасибо, — прошептал он и снова прикрыл глаза. Язык едва подчинялся ему, трудно было б расспрашивать незнакомку. И зачем? Он ощутил легкость в теле, а душу — похожей на пустой хрустальный графин, будто только что очищенный от скверны. Но мысль, получив толчок, продолжала работать: служанка ли эта девушка? И ни иезуиты ведь рядом? Они не допустили бы женщин ухаживать за больным. Марина!.. Нет Марины. Хотя это имя как-то связано с девушкой. Да мало ли Марин на свете? Далекая возлюбленная пленяла яркостью лица. Очи, словно ясное ночное небо, кораллы губ, жемчуг улыбки, опахала ресниц... Красота ослепляла за милю, врезалась в память. А эта незнакомка?.. Хотя он уже понял, что ослышался. "Мария", — обратился к девушке бородатый мужчина, похожий на нее, наверное, отец, и сказал несколько слов на непонятном языке. Ну, пусть "Мария". Облик ее не был ярким: пепельные ресницы, серые глаза, но — вот что странно — именно нечеткость черт притягивала взор, хотелось прояснить их, заглянуть в сущность.. А вот, что ясно было с первой минуты — это человек, которому безусловно можно доверять.
Маша же, с таким нетерпением ожидавшая возвращения Антонио из бредового плена, вдруг почувствовала, что не обретает, а совсем напротив — теряет его. Оживление сделало Антонио чужим. И не без грусти попросила Маша Айриша вместо нее сменить белье больному. И Тони увидел рядом с собой, казалось бы, канувшего в небытие, иезуита. Сознание взбунтовалось снова: он едва успел крикнуть: "Нет!". Маша, поджидавшая у входа, вбежала в комнату, отобрала простыню у слуги, сказав: "Бог с вами, идите, я сама...", и сделала все как следует.