Он был столь снисходителен, что позволял профессору защищаться.
— Мне не в чем оправдываться, Ваше Величество. Люди, сообщившие о моем якобы умертвлении сеньора Мея — не медики. Врачи, находившиеся рядом и ассистировавшие... спросите у них. Призовите к ответу молодого Мея. Он, несмотря на молодость, уже является хорошим врачом. Он не может сказать неправду — на анатомическом столе лежал его отец.
— Даже так? Это тот самый юнец, который везде следует за вами?
— Он мой ученик.
— Да-да... — проговорил король и опять надолго замолчал. Везалий понимал, что сейчас решается его судьба. Он стоял посреди королевского кабинета, похудевший изжелта-бледный от последних бессонных ночей и не мог отделаться от мысли — сколь значительную роль в нашей жизни играет одежда. Он знал до мелочей состояние организма, сидящего перед ним в желтом кресле с позолоченной спинкой. Когда королю приходилось разоблачаться, с каждой снятой деталью одежды он становился беспомощнее. Хотел Филипп или не хотел, но были моменты, когда к суровому вопросу во взоре его примешивалось заискивание. Профессор знал, сколько людей беззащитных, невинных гибнет по его велению или из-за его равнодушия. Садист и фанатик герцог Альба уже запалял костры для сотен тысяч нидерландцев. Кажущаяся холодность Филиппа несла разрушение его же собственной стране. А он, Везалий, был могущественнее монарха, потому что распоряжался королевской жизнью. Он мог найти способ отправить Филиппа на тот свет. Пусть даже король, подозревающий всех и все, дает пробовать микстуры и еду своим прислужникам. Но что значит смерть Филиппа? Этот кабинет и обширнейшие владения перейдут к дону Карлосу, жалкому безумцу. Уничтожить и его? А дальше? Пустые мысли... Даже по причине высшей целесообразности он не смог бы убить человека. Это знал император Карл, оставивший Филиппу в наследство Испанию, Новый Свет и Везалия — врача безупречной порядочности. Что теперь? Ах, если бы король избавил его от высочайших привилегий придворного медика! Вернуться в Брюссель... Анна с дочерью были бы, наконец, удовлетворены и, может быть, даже счастливы.
Филипп же думал так: "Зря я разрешил Beзалию вскрытие. Первый и последний раз я доверился совету женщин. Недаром, говорят, что они — исчадие ада. Выслушав их, следовало, конечно же, сделать наоборот. Но теперь — поздно. Хуже всего — поползли, слухи о кощунственных деяниях профессора. И если я его не накажу, кое-кто сможет подумать, что пособляю еретику. Наказать... Отправить на костер? Жаль. Как ни странно. Он неплохо мне служил. И — не сомневаюсь — не виновен. Как говорил Экклезиаст? "Всевышний из земли сотворил врачевателя, и муж праведный да не презрит его". А распрощаться с ним все-таки придется.
— Как вы мыслите дальнейшее?
— Я всецело в вашей власти, Ваше Величество. Но если есть хоть какая-то возможность, отпустите меня в Брюссель. Я устал... Я действительно очень устал... В происшедшем при анатомировании ничьей вины не было, но, боюсь, что, не отдохнув в иной обстановке, могу на какой-то момент потерять бдительность, расслабиться, допустить промах — я старею, силы мои не безграничны. А я буду ежечасно молиться за Ваше Величество.
— Молиться-то — молиться, но нужно что-то более весомое, чтобы загладить грех. Даже если он существует лишь в восприятия нескольких людей. Эти несколько — служители божьи, пастыри моих подданных.
Король поднялся, подошел к массивному серебряному распятию:
— Пожалуй, я нашел выход. Отправляйтесь в Палестину, станьте паломником, замолите грехи у гроба Господня. И после этого я отпущу вас в Бельгию. А чтобы вы убедились в моей личной к вам непредвзятости, я разрешаю теперь же вашим близким — супруге и дочери — покинуть Мадрид и отправиться в Бельгию для постоянного жительства.
— Я безмерно благодарен вам, Ваше Величество. — Везалий преклонил колени, коснулся губами холеных пальцев Филиппа. — Я могу идти?
— Идите. Собирайтесь в путь. Кстати, напомните, как зовут этого юного врача?
— Андрес Мей, Ваше Величество. Он подает большие надежды. — Везалий подумал, что расставаясь с ним, король озабочен выбором нового придворного лекаря. Андресу еще не хватает опыта, но все впереди. Возможно, Филипп посчитается, с рекомендацией Везалия и в дальнейшем обратит внимание на достоинства Meя.
Но кто может быть уверен в мыслях другого? Простой смертный предполагает, а правитель, располагает.
Филипп размышлял, постукивая по столешнице отполированным ногтем. Если бы не этот студентишка со своим отцом, он не потерял бы одного из лучших врачей Европы. Мало того — мальчишка оказался столь дерзок, что посмел объясняться в любви его Инесе? Надо бы намекнуть кардиналу де Эспиносе: пусть займется и Андресом святейшая инквизиция. Пусть проверят, так ли чисты его помыслы, как смазлива физиономия. Кстати об инквизиции, кажется, святейший трибунал стал лениться. Мои кастильцы распустились и больше времени посвящают балаганам, бою быков, чем молитвам. А когда души этого развеселого люда предстанут перед Всевышним, обремененные не замоленными грехами, Господь спросит, чьи же это подданные? Какой король не в силах следить, чтобы народ его был послушным стадом божьим? И апостол Петр скажет: "То Филипп, сын императора Карла".