— Финансовая сторона вопроса мне не безразлична, — прервал его Уго, — но сейчас для меня важнее другое. Нужен помощник. А в этом юноше есть основные качества, необходимые, членам нашего ордена. Обаяние, вызывающее расположение окружающих. За милю чувствуется искренность, порядочность, верность и, что встречается еще реже, потребность дарить дружбу, любовь.
— Да, он, похоже, не греховней ягненка. Но мне кажется, юный де Гассет не вполне разбирается в жизни.
— И пусть. Тем удобнее будет работать с ним. Определенный риск потратить время впустую есть. Без этого не бывает. Посмотрим, что поучится. Может, прорежется у него предусмотрительность, сметливость. А если нет... если останется романтиком, не переболеет мадригалами, сделаем из него послушного исполнителя, выточим не рассуждающую стрелу.
— Договорились. Что еще нужно от меня?
— Если не затруднит, пусть твои люди слегка обработают де Гассета. Чтобы стал совсем ручным.
Наконец Лаврентий де Каррьон решил, что достаточно "выдержал" Андреса, и велел его привести. Страж-монах пропустил юношу в зал и остался возле двери. Андрес шагнул раз, другой, остановился, не зная близко ли нужно подходить к столу, над которым возвышалась серая груда инквизитора, осененная самым натуралистическим из виденных распятий. Повелитель над жизнями и распределитель мучений что-то тихо прошептал. Андрес не понял. Он находился далеко — не мог услышать сказанного и непонимающе оглянулся на монаха. Вид того был невозмутим.
— Простите, ваше святейшество, я не понял.
Лаврентий снова едва пошевелил губами. Андрес оказался в глупом положении. И когда, решившись, пошел прямо к столу, приблизился к доминиканцу, тот вдруг закричал, срываясь на фальцет:
— Или вы не слышите?.. Я потерял голос, наставляя таких как вы на путь истинный.
Андрес вздрогнул, отступил назад. Он не мог подумать, что де Каррьон таким образом сбивает с толку подозреваемых. Инквизитор снова зашептал. Андрес разобрал только слово "шабаш", но, вспыхнув, все же смог взять себя в руки.
— Ваше святейшество, простите за дерзость, но позвольте предложить вам несколько рецептов микстур, настоек целебных трав, чтобы восстановить голосовые связки, а если разрешите осмотреть ваше горло...
— Обойдемся без знахарей, продавшихся дьяволу! — сказал Лаврентий чуть громче и снова закричал: — В третий раз спрашиваю, когда вы посещали последний шабаш? Где он проходил? В Пиренеях? В Наварре?
Андрес молчал, теперь уж точно сбитый с толку.
— Кого из знакомых встречали там среди прислужников сатаны и ведьм?
— Я не знаю ни про какие шабаши!
— Хотел бы я увидеть дьявольское отродье, сразу признавшееся в преступлениях... Скольких католиков вы отправили на тот свет, пользуясь их доверием и правом, данным званием врача? Скольких отравили, скольких зарезали?
— Никого! Спросите жителей города, профессора Везалия.
— Везалий уже замаливает грехи на дороге паломников, а отравленные не могут быть свидетелями.
Западня. Даже святой Петр не сумел бы защитить себя здесь.
— Молчим? Тогда, может быть, сразу признаетесь в приверженности своей иудаизму? Богу не угодны верующие по принуждению, ибо их вера не имеет ценности.
— Нет! Мои родители всегда были добропорядочными католиками.
— ... в глазах о кружащих, — подхватил Лаврентий, — а сами тайно справляют праздник кущей...
— Нет! — вскричал Андрес.
— Ну ладно, достаточно. Я всеми силами пытался помочь вам почувствовать свою вину и раскаяться, так как апостол учил соблюдать доброту и терпение. Но чувствую, что наряду с кротостью придется проявить суровость.
Лаврентий встал в торжественную позу, взял со стола бумагу и произнес, уставясь в одну точку — разбуди его среди ночи, тотчас отчеканит привычную, как белая сутана, формулу:
— "Мы, Божьей милостью инквизитор, внимательно изучив материал дела, возбужденного против вас, и видя, что вы путаетесь в своих ответах, и что имеются достаточные доказательства вашей вины, желая услышать правду из ваших собственных уст и с тем, чтобы больше не уставали уши ваших судей, постановляем, заявляем и решаем завтра в третьем часу дня применить к вам пытку".
"Началось", — крепко, до боли, сжав зубы, подумал Андрес. Монахи повели его по темным коридорам обратно в камеру, и в одном из переходов он на несколько шагов разминулся с Антонио, спешившим к инквизитору с радостной, как ему казалось, вестью. На этот раз де Каррьон был один.
— Ваше святейшество, — сразу приступил к делу Антонио, — вы говорили про малыша, которого погубили евреи... сына обувщика... я нашел его!