— Верую.
— Веруете ли, что за обедней, совершаемой священнослужителями, хлеб, и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?
— Верую.
— А искренне ли вы веруете в непорочное зачатие девы Марии?
— Я могу себя в этом убедить, но не знаю, нужно ли?
— Что вы хотите сказать?
— Я — врач. Работая в университетской библиотеке, знакомился с богословскими и философскими трудами Альфонса Тостадо, где епископ Авалы утверждает в комментариях к Библии, что у Марии были месячные, как у всякой женщины, и вряд ли свободна она была от первородного греха...
— Достаточно... — главный инквизитор протестующе поднял ладонь.
— Ваше преосвященство, я бы никогда не заикнулся об этом, если б не ваш вопрос.
— А если б на моем месте оказался другой человек?
— Я бы просто сказал — верю! Но от вас не считаю нужным скрывать свои познания. Тем более, что тема соприкасается с медициной — делом, к которому я призван.
— Ну что ж, — де Эспиноса возвел взор к небесам, то есть к потолку, — помолимся справедливейшему Творцу нашему и Спасителю. Надеюсь, что после аутодафе увижу вас живым и невредимым. А пока велю, чтобы вас содержали получше. Вы свободны.
— Безмерно благодарю, ваше преосвященство.
Андрес попятился к двери, потом все же повернулся спиной. "О, исполосовали как следует", — отметил про себя главный инквизитор и вдруг понял, что его тревожило в разговоре с Андресом.
— Постойте. Вернитесь!
Андрес опять подошел к столу.
— Где ваш крест?
Андрес знал, что этот вопрос последует рано или поздно, и не без некоторого удовлетворения разжал кулак:
— Вот. К сожалению, с цепочкой пришлось расстаться, Она была слишком хороша для моей камеры.
— Благочестивый христианин оторвал бы полоску одежды, но повесил святой крест на надлежащее место.
— У меня не хватило сил, ваше преосвященство. Но конечно же...
— Идите. Все.
В этот же день де Эспиноса беседовал с королем. И в лучшие-то времена не отличавшийся отменным цветом лица, Филипп был пергаментно-бледен — давала знать о себе подагра. Везалий уже, верно, добрался до Палестины. Ах, какая разница? Он все равно не вернется. Профессор Лассари, занявший его пост, слишком суетлив, слишком готов к услугам и думает не столько о болезнях, сколько: "не оплошать бы".
— Кстати, как закончилась ревизия благочестия и приверженности святой вере помощника Везалия, Мея?
— Ваше Величество, за ним, как и за большинством молодых людей, числились некоторые, не очень серьезные, провинности. Протоколы допросов я изучил, лично с подозреваемым беседовал. Он уже наказан. Но, возможно, у вас будут особые указания?
Филипп представил себе Андреса, изящного, свежего, преклоненного перед Инесой. Да, она верна королю. Это несомненно. Но зачем искушать судьбу? Хорошего врача он еще добудет. Хорошую любовницу — нет. Слишком многое вложено в Инесу и связано с нею.
— Как? Разве вы его не казните, монсеньор?
Де Эспиноса выругался про себя. Не угадал. Ну отчего бы королю не дать знать сразу о желании избавиться от Мея? А теперь нужно заново обдумывать, проводить, разыгрывать процесс. И потом было два "но". Первое: главному инквизитору — что случалось исключительно редко — был просто по-человечески симпатичен Андрес Мей. У де Эспиносы не было детей, но, если ему случалось вообразить приемника и сына, тот походил на Андреса. Второе и более серьезное: иногда де Эспиноса позволял себе при внешней безупречной почтительности быть не вполне согласным с королем и даже строптивым. Причина этого крылась в пресловутой чистой крови. Голубая кровь, текущая в жилах Габсбурга Филиппа, выходца из центральной Европы, казалась слишком блеклой для Испании. Почему именно он, да еще с женами иностранками, должен вершить судьбу Кастилии? Неужели нет достойных среди высокородных испанских грандов? Он знал, что до сих пор король чувствует себя здесь неуютно. Почему бы не обосноваться ему в прекрасном Толедо на берегу золотоносного Тахо, где мягче климат, ярче зелень и величественнее здания? Но толедская знать дала понять королю, что он, чужестранец, ничем не лучше их. А почему бы не остаться Филиппу в Вальядолиде, городе тоже красивом и благоустроенном? Тем более, что просила его об этом юная Елизавета-Изабелла... Да по той же причине. И вот в окружении иностранных придворных, защищенный швейцарской стражей, он устроился в бедном и безводном Мадриде. Да Андрес Мей с его долей иудейской крови куда более испанец!