— Как можно выгнать меня из Испании? Здесь моя родина и мой народ. Все мои предки лежат в кастильской земле. Называют марраном... Если быть до конца честным, я, действительно, помню некоторые еврейские обряды. Бабка показывала, толковала... Но куда идти? В Иерусалим?
Антонио не знал, чем его утешить.
— Ты врач. Врачам везде рады.
— Везде. Точно. Только не в Испании.
— Может быть, в Рим? Там живется свободнее. Или в Болонью, где преподавал Везалий. А если тебе попробовать догнать профессора?
— Нет, он, наверное, уже в Палестине. Замаливает грехи. Какие??! У него нет греха, кроме службы негодяям!
— Тише... Тише... Нас могут услышать.
— Ах, да... Мне-то уж все равно. Отправлюсь, куда глаза глядят. Ты остаешься, и в следующий раз могут явиться за тобой. Не дай Бог! Им надо доставить на костер неповрежденных еретиков. Чтобы народ не связывал святого имени инквизиции с кровожадными палачами. На допросах они отбивают все внутренности и выворачивают суставы — кровь идет горлом, а вид целехонький, — и повторил снова: — Не дай Бог тебе!..
— За меня не волнуйся. Лучше скажи, чем тебе помочь? Я продам обстановку в Алькала. Дам тебе денег. Но куда ты пойдешь?
— Отец мне говорил как-то, что, если придется уехать, надо держать путь в Голландию. Не думал, что его совет пригодится.
— Но почему — Голландия?
— Там не обращают внимания на исповедание. Главное — то, что умеешь и имеешь. И там привечают евреев за разумность, деловитость, — он на минуту умолк и вдруг лихорадочно зашептал: — Отрекусь... сразу же отрекусь от католичества!..
— Не надо так. Господь накажет. Хотя бы пока, здесь... не говори этого.
— Моя совесть чиста, а приходится вечно жить с оглядкой.
Я сам — враг себе, я сам
Мщу себе словом и делом:
Не делаю, что сказал,
Не расскажу, что сделал.
Самим собою томим,
Плачу один над уделом -
Не делать, что говорил,
И не говорить, что делал.
— Чьи это стансы?
— Оливы.
— Не слышал...
— Его мало кто знает. Прочитал один раз, давно, не думал, что запомню, а вот поди ж ты... Само улеглось в душе... И спасибо тебе за доброту. Не надо ничего продавать. На хлеб я всегда заработаю, а деньги с собой — лишний соблазн для спутников, случайных людей... И разбоя хватает на дорогах Испании.
— Я не хочу... Как я останусь совсем один? Прости, что о себе в такое время. Вырвалось...
— Рад, что хоть для тебя чего-то значу.
— А если отправиться с тобой?
— Я уезжаю рано утром. А на тебе — имение. Не бросишь же так. Надо распорядиться. И спросить совета родителей. А может, поедешь к ним?
— Стать плантатором и выколачивать деньги из спин рабов?
— А не на эти ли средства ты живешь? И снимаешь эту квартиру?
— Что же делать?
— Не знаю.
— Я умею только писать стихи. Но кому нужны они? Кто бы стал платить за сонеты?
— О! Филипп Католик. Попробуй сочинять посвящения семейству Его Величества.
— Не надо смеяться надо мной...
— Антонио, послушай, от родительских денег отказываться глупо. Испания и так переполнена нищими кабальеро. Тебя оправдывает поэзия. Оставайся и постарайся быть счастливым за нас обоих. А если найду где-нибудь землю обетованную, сообщу тебе, и опять будем вместе.
— Я все хочу спросить: что с тем скелетом?.. Викарий приходил и забрал какие-то кости из твоего ковчежца. Они — те?
— Да. Но не расспрашивай меня дальше. Я поклялся молчать. Скажу лишь, что, возможно, благодаря им я остался в живых.
— Удивительно. Ведь именно из-за этого я волновался более всего. А помог тебе мой новый знакомый. Он оказался однокашником де Каррьона.
— Не его ли я видел в трибунале возле Лаврентия?
— Наверное.
— Как же его зовут?
— Уго де Касо. Он иезуит.
— Не слышал про него. Но знаю тебя. Ты слишком доверчив.
— Я несколько вечеров провел у него в доме. Мы беседовали о самом разном. Он хороший, честный человек.
— Являющийся другом инквизитора?
— Поверь мне, Уго осуждает инквизицию. И не друзья они.
— Не хочется ненароком обидеть незнакомого. Но прошу тебя — будь осторожен. Не знаю, чем он мне помог, — задумчиво проговорил Андрес. — Не знаю. Но все, что касается инквизиции, имеет свою логику, не понятную таким, как ты и я.
— Уго добр, — еще пытался защитить де Касо Антонио.
— В таком случае, я спокоен за тебя. А говоришь — остался один...