— Что случилось еще? — спросил Антонио.
— Добрый сеньор, — сбился на причитания Сальвиати, — а вдруг она раскололась?
— Что — она? Ваза?
— Статуя. Везу в Рим. Подарок от королевы матери Французской Екатерины папе Пию V. Что же делать?
Если бы было светло, Антонио увидел бы как побледнел папский нунций.
Екатерина Медичи предвкушала: папа, этот фанатик-доминиканец, будет ожидающе следить, пока прислужники освобождают статую от мягкой упаковки — ветоши с бумагою, тонкие губы Пия сложатся в улыбку, подобающую самому умному и святому, из ныне живущих, и подходящую ко всем случаям в жизни. И что же предстанет пред его глазами? Перед глазами человека, почитающего лишь двух женщин — мать Иисуса и бабку его, святую Анну... Все остальные — дьявольское отродье. Предназначенное для искушения. А увидит он деву Марию. Кому ж придет в голову прислать его преосвященству что-либо другое? Внизу, чтобы папа мог, не поверив глазам своим, пощупать надпись, было так и выбито "Отдыхающая Санта-Мария". И одета была дева, возлежащая на ложе, чтобы не осквернить взор Пия. Но под легким, пусть и каменным, одеянием бушевала страсть, еле сдерживаемая пышными, но прекрасными формами. Вслух вряд ли выругается благочестивый старикашка, но уж в мыслях помянет Екатерину как следует. А придраться особо не к чему. Хоть так досадить святейшему, укоротить на день-другой его затянувшуюся жизнь. Непременно нужно было Екатерине выдать дочь Маргариту за Генриха Наваррского. И она прилагала все силы для осуществления этого плана. Почему — она? А не сын ее Карл IХ? Да потому, что он был также безволен, как кроткая его сестра, ставшая Изабеллой Испанской. Казалось, мать оставила весь страстный и сильный характер себе, пожалев наделить им старших детей. Королевский двор Франции не мог дождаться свадьбы. А папа упирался. "Как? Маргариту Валуа, жемчужину Европы, отдать еретику Наваррскому? Ни при каких условиях!".
Мраморная статуя плыла в подарок папе.
— Ну, давайте вскроем ящик, чтобы убедиться, что все цело, — сказал Антонио.
— Придется. Иначе я просто не доплыву до Италии. Сердце сразу прихватило, — ответил Сальвиати.
Они снова ослабили ремни. Настолько, чтобы можно было вытащить крышку. Покряхтели, выдирая гвозди, добрались до мягкого хлама.
— Помогай проверять, — говорил Сальвиати, — голова на месте? Руки целы? Пальчики на ногах потрогай — не отломились ли?
Антонио, как копают норы, стал углублять ладони в тряпичную мякоть. Руки его остыли на ночном ветру, а ветошь сохраняла тепло, накопленное за день. Пальцы Антонио коснулись теплой девической груди, и он, словно обжегшись, выдернул их из ящика. Осталось четкое ощущение, что там не камень, не мрамор, а заснувшая и поэтому не ответившая на прикосновение живая девушка.
— Что? Трещина? — в ужасе прошептал Сальвиати.
— Нет, нет. Все в порядке.
И выругав себя за дурацкую впечатлительность, он довел дело до конца. Потом поменялись местами. Антонио придерживал крышку, а почти успокоенный Сальвиати проверял целостность статуи. Укрепили все заново.
Ветер, а с ним и качка, стали утихать. Можно было попробовать уснуть наконец. На этот раз Антонио улегся в каюте. Сон пришел сразу, но не властны мы над сновидениями — снилась ему лесная поляна, на ней ворохи душистой, нежнейшей, только что скошенной травы и полевых цветов. Марина-Мария, усыпанная лепестками, протягивает к нему руки, и он гладит атласное тело, смахивая мешающие травинки...
Утром Уго показалось, что послушник выглядит несколько виноватым.
— Что-то произошло? – полу утвердительно спросил наставник.
— Да... Нет... Не знаю.
— А все-таки?
— Нынешней ночью я обладал девой Марией, — покаялся Антонио.
— Во-от как... — протянул Уго.
— Я понимаю, что это — искушение. Создатель проверял меня. Не случайно я очутился во время шторма возле ящика со статуей... — Антонио рассказал о случившемся ночью. — И я не удержался во сне.