Откуда эта мутная напасть
и вечная неудовлетворенность?
Живет же большинство вполне достойно:
попить, поесть, посплетничать, поспать.
Советуют счастливые прагматики:
остепенись, стихи — ненужный звон.
И не гляди с тоской за горизонт.
Пора бродяжьи позабыть повадки.
Чем свечи жечь бесцельно по ночам,
слова терзая, песенки бренча,
поспал бы, а с утра и за дела:
женился бы и приобрел участок
с оливами... Ну не земля, а клад!
А ты все ищешь призрачное счастье…
Луиса была умиротворена: денег, присланных родителями Антонио — но почему он не сообщил о них тотчас же? — хватит надолго.
Она навела чистоту на кухоньке и, закончив домашние хлопоты, заглянула в кабинет Тони узнать — не надо ли чего еще?
Дотаивающий огарок с трудом рассеивал ночной мрак.
— Дон Антонио, не стоит экономить на свечах, — начала было она. "Ведь деньги теперь есть, а зрение беречь надо для долгой жизни", — хотела сказать, да не услышал бы он. Тони спал, положив голову на руки, на исчерченный строками и завитушками бумажный лист.
— Дон Антонио, — легонько тронула она его плечо, — идите отдыхать.
Он глянул на Луису взором, уплывающим обратно в сновидения, тряхнул головой: "Сейчас...", направился к двери, но все же вернулся, чтобы спрятать исписанные листы в свой студенческий вадемекум. Ушел... Луиса нагнулась, подняла с циновки обрывок бумаги. Не было у нее привычки читать хозяйские записи, но взгляд нечаянно скользнул по клочку, а там одно лишь слово — "Марина". Очень долго выписывало его перо задумавшегося Тони. Буквы обводились, удлинялись, обрастали цветочками, сплетались виноградными усиками. "Ох! Только этого еще не хватало", — прошептала Луиса.
Никогда не было и не будет покоя возле молодого де Гассета. И не сказать, что давал он ей поводы для ревности, масляно посматривая на красавиц-цыганок, танцующих зажигательное фламенко, или на подавальщиц в таверне. Но что за мысли вспыхивали в темноволосой голове, и какие тайные желания скрывались за мягкой извиняющейся улыбкой — разве узнаешь? Андрес занимался, на первый взгляд, и вовсе не понятными делами — смешивал разные жидкости, иногда довольно дурно пахнущие, добавлял порошки, перетертые в тяжелой, почерневшей от времени и химикалий ступе, даже, кажется, колдовал понемногу, но он был своим, а Антонио — иным, потусторонним. Лучше б Андрес первым встретился на ее пути. Стала бы она подругой, а может, и женой лекаря. Но старая Маргеле извлекла Луисину любовь со дна души, вручила ее Антонио, и ничего теперь с этим не поделать.
А Тони в это время снилось имя "Марина". То есть — морская синева, которой пока не довелось увидеть, крики чаек и звуки прибоя, по которым тосковали школяры из Валенсии. Они давали желающим послушать шум, таящийся в бело-розовых раковинах, искусно завитых моллюсками. Имя "Марина" было наполнено прозрачной водой, пронизанной лучами. И там плавали искристые золотые рыбки...
— Андрес, — попросил он утром друга, будто продолжая вчерашний разговор, — узнай, кто такая Марина... Пожалуйста. Ты свободно бываешь в Алькасаре, слышишь разговоры. Как помощнику профессора...
— Я узнаю, но лучше б ты забыл ее. Придворные дамы — вовсе не то, что нужно де Гассету.
— А ты твердо знаешь, что мне нужно?! — вспыхнул Антонио.