На юго-западе Испании мориски готовились к восстанию. Им нужно было оружие. Его-то и доставил корабль корсаров в бухту возле Картахены по заданию алжирского бея Ульдж-Али. К тому времени тлеющее недовольство среди морисков, запугиваемых инквизицией, превратилось в костерки. К ним стягивались братья святой Германдады и королевские войска. Крещеных арабов усмиряли, наказывали, высылали... Инквизиция провела в Валенсии показательный процесс — казнила нечестивца Аликаша, чтобы остальные мориски устрашились, еще тише и ниже стали! Где предел? Оружие неприметно растеклось с корсарского судна по домам морисков, придав им уверенности. Но за казнь Аликаша следовало отплатить не менее весомо. Тут Искандер-Али отыгрался. Лишь три человека помогали ему в операции. Безлунной ночью перемахнули они через монастырские стены, пробрались в келью священника, отца Клементия, слегка пристукнули его, чтобы не мешал, запихали в рот кляп, запеленали в простыни, будто младенца, и вынесли. Через ворота, запираемые на засов изнутри. Искандер-Али, выпроводив подручных с драгоценней ношей, снова задвинул засов. Вернулся в келью и, не зажигая свечи, на слабо белеющем листе неоконченного богословского труда, над которым допоздна засиделся священник, начертал: "Аликаш погиб от ваших грязных рук, отец Клементий примет смерть еще более мучительную. Я, Искандер-Али, клянусь, что голова его будет торчать на крюке алжирских ворот!".
Потом он серой молнией мелькнул над забором и утром корабль уже покидал Валенсию. Дальше, сыграв роль добропорядочного купеческого судна, вполне итальянского, они зашли в порт Севильи, запастись продуктами и посмотреть, чем тут можно поживиться. И зоркие глаза Искандера-Али высмотрели на причале каравеллу "Ла пас". Неспроста вид ее был столь невзрачен. Не иначе, как под нищенским убранством скрывалась богатая невеста. Только спасая большие ценности, следовало притворяться бедняком. Значит, было что оберегать. Так судно Искандера-Али вышло в море одновременно с "Ла пас" — параллельным курсом. Задание бея было выполнено. Настало время свободной охоты.
С тех пор, как турецкое название корабля, означающее "Серебряный полумесяц" и радующее слух правоверных, заменилось на короткое "Аме", ничего не говорящее непосвященному, жизнь на корсарском судне осложнилась. Кажется, Искандер-Али был прав, "Аме", уже не привлекая внимание названием, мог заходить в любой европейский порт. Выбирались из связки соответствующие случаю флаги. Тюрбаны на время прятались. Часть команды, владеющая лишь турецким, отсиживалась на корабле. Мориски же, венгры и сам арраис изображали христиан, Благо опыт натягивания личины истовых католиков у них имелся. Это — с одной стороны. А с другой? Разве место женщине среди корсаров? И ладно бы пленная!.. Довезли б до Алжира, продали подороже... Товар — есть товар, пусть и в юбке. Но... Именем женщины назывался теперь корабль. И уж команда прекрасно знала, что "Аме" это сокращение от "Амелия", а сама она прочно заняла место в каюте арраиса. Позор! И, надо сказать, что доблести сие событие капитану корсаров не прибавило. Издавна прославившийся бесстрашием, он стал бояться за свою жизнь. В бою с каравеллой "Ла пас" Искандер-Али получил рану, но вызывала не уважение, а усмешку команды. Один из снарядов, попавших на "Аме" из пушечки испанцев, пробил крышу капитанский каюты, и, уже со сбитой скоростью, скользнул по бедру успевшего уклониться от смертельного удара Искандера-Али, оставив за собой разодранную одежду и ссадину с солидным кровоподтеком. А что капитану было делать в каюте в начале боя? Успокаивать пошел свою возлюбленную. Увидев, что произошло, Амелия побледнела, раскудахталась, мол, надо перевязку сделать. На каравелле уж кровь ручьем лилась, а она его все убеждала штаны переодеть, чтобы открытую рану — да какая там рана? — не засорить.
И, что смешнее всего, арраис послушался девчонку. Сначала переоделся, смазав ссадину целебным настоем, а потом уж выскочил на палубу. Хорошо — корсары знали свое дело! Схватка была закончена. Пленные — целые и легко раненые — переправлялись на "Аме". А те из них, на лечение которых надо было бы затратить денег больше, чем можно получить на рынке за раба, оставлялись на тонущей каравелле или спихивались, с лестницы за борт. Работа есть работа. Она у каждого своя.
Амелия, как ей и было велена, сидела в каюте, с сожалением разглядывая проломленные доски над головой и вмятину под ногами. Столько сил и тепла вложено в эту будку, носящую высокое звание "каюты арраиса". Придется латать, чинить. Ладно хоть персидский коврик у кровати уцелел — главная вещь, превратившая укрытие от глаз и ветра в жилье. Амелия вздохнула. Милая мамочка в домике близ Марселя посреди ухоженного сада и не подозревает, чем занята ее дочь. Думает, что живет она с Жаном в прекрасном городе Неаполе. А что думает Жан? И вспоминать о нем нечего!