— ... этот христианский выродок... — смог уловить Андрес. Неужели про него? Нет... — ... не ест ничего... обморок... не довезем.
Арраис на мгновение вернулся, хмуро погрозил Андресу: смотри, мол, и ушел по каким-то важным делам.
Вероятно, речь шла про того особенного пленника. Здоровье остальных несчастных корсаров не очень волновало. И смысла не было пленным отказываться от жалкой еды. Хотели б смерти — нашли 6 способ и силы перевалиться за борт.
Амелия шевельнулась нетерпеливо. Пора было заниматься ею. Андресу было практически безразлично чье тело растирать — девушки, ребенка или старика. В движения, кажущиеся ласковыми, он вкладывал все умение, подаренное ему отцом и Везалием. Пальцы, смазанные жирным бальзамом, перебирали позвонки, разминали скованные болезнью мышцы. Амелия молчала, уткнувшись лицом в подушку. Она уже забыла про боль. Ей было хорошо как никогда. Смутно припоминались нежные прикосновения матери, отмывающей свое чумазое чадо от летней пыли перед сном. Нет, руки матушки, вечно занятой хозяйством, были добры, но нетерпеливы. А Жан, даже будучи женихом, почти не ласкал ее. Ох, эти художники!.. Был бы скульптором, может, также таяла бы она, откликаясь на нежные и властные касания. Но Жан любил глазами. Амелия и не помнила толком его объятий. Он присаживался рядом, потом вскакивал, менял место, чтобы лучше видеть девушку, разглядывал, изучал, впитывал ее взором, потом вдруг бросался лихорадочно искать палочку угля, краски, хотя бы кусочек бумаги... "Замри! Не шевелись!" — умоляюще вскрикивал Жан, и Амелия смиренно застывала в нужной позе на столько, сколько требовалось художнику. Он любил модель. А вот Амелию?.. Дорожил бы ею, приехал бы сам, чтобы доставить ее к Неаполю. Увидит ли она когда-нибудь воспетый Жаном город?
Но от судьбы не уйдешь. А если бы ее вместе с Жаном захватили турки? И стояли бы они рядом на рынке рабов. Она бы мучилась за двоих, и он — тоже. А Алессандро не купил бы ее, видя привязанность Амелии к жениху. И что тогда? Жан бы, наверное, не пропал. Мастера ценятся по всему свету. Может, сам султан восхитился б его талантом живописца. А Амелии точно было бы хуже. Рабыня-служанка, гарем, притон -выбор не из доброго. Собственно, и выбора-то нет. На корабле — плохо ли, хорошо — она сама по себе, никто ею не помыкает, даже стараются исполнить каждую прихоть. Но Алессандро мало похож на пылкого и темпераментного итальянца. Он грубоват, неловок и — смешно сказать — совсем не опытен. В глазах его — нежность, а руки жестки. Не ей же, сопливой девчонке, учить седеющего арраиса, как нужно ласкать ее, чтобы тело затрепетало, откликнулось на призыв...
— Уже все? — сожалеюще спросила Амелия, когда Андрес после легкого хлопка натянул покрывало почти до ушей, еще и подоткнул, чтобы не сползло ненароком.
— Да. Должно помочь. Денек полежите, а завтра посмотрим на самочувствие. Всего хорошего...
Амелия рассказала Искандеру-Али, какое чудо совершил лекарь, и для убедительности наклонила улыбающуюся головку к одному, потом к другому плечу. Арраис едва не побежал благодарить Андреса. Но вовремя сдержался. Много чести... Пусть сам, скажет "спасибо" за оставленную жизнь. А вообще, ему, можно сказать, повезла с таким пленным. Потому что теперь вот со священником не понятно, что делать. Неужели кто-то из команды шепнул ему о предстоящей казни в Алжире? Не верится. Зачем им? Верно, просто сам предчувствует. И хочет тихо, спокойно: отдать Богу душу. Не выйдет!
Корабль проходил мимо Танжера. "Ла пас" огибал Португалию, двигаясь на север, когда на него напали корсары. После этого ветер отнес "Аме" в открытый океан и, описав широкий полукруг, они двинулись к Гибралтару. Дальнейшая охота не была успешной.
Несколько раз возникали паруса над горизонтом, но одиночек не встречалось. Купеческие корабли сопровождались мощными галиотами. Подступаться к ним равносильно самоубийству. Уже приближаясь к Танжеру, захватил Искандер-Али бедный рыбацкий шлюп. Улов забрали, четверых рыбаков, сильных и здоровых, присоединили к пленным с "Ла пас". Один из испанцев был убит выстрелом наповал. Стариков оставили в шлюпе и даже не потопили его. Хотя по всем правилам следовало это сделать. И корсары, ждавшие кровавой расправы, с недоумением смотрели на арраиса. А его душе, размягченной любовью, уже не требовалось развлечений, кончавшихся смертями. "Пусть плывут. Что с них возьмешь? И так помрут скоро..." — думал он. "Но это ж — католики! И просто отпустить?" — молча негодовали остальные.
А испанский берег, то людный и цветущий, то пустынный был совеем рядом. Только что до того Андресу? Если, б ждала его Родина, он бы рискнул, бросился в море и попытался добраться до Андалусии. Но, выросший в засушливой Кастилии, плавал совсем плохо. И даже не в этом дело. Вахтенный с заряженным мушкетом бдительно следил за пленными, сбитыми в тесную кучу. Велено было стрелять без предупреждения. У Андреса же, хоть руки и ноги были свободны, свободы не было. Каждое его движение отмечалось чьим-нибудь взором. И ночью металлическая цепочка, едва ли толще Луисиной, но тем не менее не поддающаяся разрыву руками, накрепко привязывала лекаря к борту, как и других невольников. А в проливе и вовсе вся команда была начеку. И Андрес доверился судьбе. Жизнь привлекала его даже такою. Пока не понимал он людей добровольно расстающихся с жизнью. Вот взять хоть валенсийского священника, отца Клементия...